На руинах Мальрока
Шрифт:
— Правильно оставил, — согласился епископ. — Видимо это единственный лекарь был знающий, раз до него ни один не смог отличить след от удара дубинкой от следа молнии. Развелось шарлатанов...
— Да — знал он лекарское дело. Вот только не дубинкой мальчика ударили, а гирькой свинцовой на ремне. Кожей ее обшили в несколько слоев, чтобы кожу не рассекло. Это потом уже выяснилось, когда начал барон дознание производить. Гадюка его злой была, но глупой — не сумела все следы скрыть. Начали люди вспоминать, что да как тогда происходило, и по всему вышло, что при мальчике лишь она оставалась, и слуга ее — остальные оленем увлеклись. Всех тогда возле зверя видели, кроме них. Жену барон поначалу трогать не стал, а вот слугу чего жалеть — сволокли его в подвал пыточный. Там он недолго запирался — все-все рассказал. Ну тогда барон и жену следом отправил. Заковали ее в колодки, по соседству с тем, что от ее слуги осталось. Она, как увидела это, так сразу умолять начала о пощаде — понимала, что отпираться бессмысленно. Не помогли ей мольбы — так и сгнила там, со слугой своим. Если вы подвал не очистили, то найдете их тела в камере — мы их хоронить не стали. Не заслужили они человеческое погребение...
— Мы их сожгли — воняли очень, — пояснил Арисат. — Не знали же... Эх — надо было воронам отдать!..
— Они и при жизни вонючие были, — мстительно произнесла Альра. — В колодках призналась она, что мужу изменила со слугой своим, чтобы тот согласился на детоубийство пойти. Она там много чего наговорила, и словами сумела жизнь свою змеиную продлить. Сказала, что знает способ ребенка спасти. Старый способ — еще языческих времен. Времен самых первых людей — до Исхода которые здесь жили. Мало кто о нем знает, потому что инквизиторы таких знающих на кострах жечь любят. Но она знала —
Слушатели, зароптав, начали креститься — поминать нечисть, пусть даже столь слабую, в темную пору не любили. Лишь межгорцы пренебрегли церковным ритуалом — они здесь столько навидались, что по таким пустякам уже не пугались. Я, разумеется, тоже не шевельнулся. Во-первых, атеист; во-вторых, не понимаю чего бояться — не наблюдаю даже признаков угрозы, если не считать зловещего тона, на который перешла Альра. Но местным, не тренированным на фильмах ужасов, и такой мелочи достаточно.
Девушка все тем же мрачным голосом продолжала:
— Ведьма сказала, что нужно провести ритуал. Древний ритуал, рожденный во времена, когда люди поклонялись темным богам, ветру, воде, идолам поганым, рунам тайным. Язычники, с которыми дрались наши предки после исхода — они знали то, что знать нельзя никому. Ведь всякий понимает, чем грозят их ритуалы, но только барон ни о чем уже не думал, кроме как о спасении ребенка. Мальчик был совсем плох: лицо заострилось, на череп стало походить; иссох весь; дышал все слабее и слабее. Его согревали две толстухи молодые, а жизнь в нем поддерживали бульоном куриным и вдували в рот муку с пудрой из виноградного сахара. Но ничем все это не помогало — жизнь из наследника вытекала капля за каплей. Я не знаю, что именно делали при том нечистом ритуале. Говорят, барон своими руками вырвал сердце из некрещеного младенца на проклятом алтаре. Может и так. Я не знаю. Не верю, что барон на такое способен был, но темный алтарь здесь и вправду есть. Эти холмы, что с севера окружают озеро, и эта долина — они древние очень: когда-то давно здесь жили язычники. Наши предки сумели их победить после долгой войны. Забрали себе эту хорошую землю, разрушили темный храм, но не смогли разрушить капище. Говорят, оно появилось еще до язычников — когда бог создавая мир, отвлекался, демоны добавляли разную мерзость, от себя уже. Людям такое не построить: уж очень там все огромное. Странное и страшное место: в грозу туда молнии все время бьют; а иногда, там появляются непонятные вещи и даже неведомые звери. На холме оно: круги из огромных камней, которые и сотней лошадей не вывернуть из земли. И алтари там есть: в центре большой, по окружностям маленькие. Бароны много раз пытались разрушить капище, но сил хватило лишь на несколько не самых огромных глыб — так и лежат они с тех пор на склоне. Но сила проклятого места от этого не уменьшилась — ее хватило для ритуала. И сын барона не умер.
— Он стал перерожденным? — заворожено произнес Тук.
— Да, — коротко ответила Альра. — Узнай об этом люди — убили бы сразу, не посмотрев, что это наследник барона... Но... Барон смог это скрыть: тайну знал лишь он и лекарь. Ну и жена его знала, вот только в подвале умирала она, в колодках — ей спину изорвали кнутом, и не давали воды. Барон умом тронулся, и ни с кем не разговаривал тогда, а лекаря из покоев мальчика не выпускали, и никому кроме него хода туда не было. Да и выходил он лишь под присмотром барона — тот следил, чтобы он ничего не разболтал. Мы считали, что мальчик по-прежнему сильно болен, и вот-вот умрет. Жалели барона, думали, что он обезумел от горя. А он и впрямь обезумел: глаза воспалились, покраснели, постарел сразу, ни с кем не хотел разговаривать и следы от слез вечно на щеках. Я думаю, он понимал, что произошло с сыном, и в нем, несмотря на безумие, боролись чувства отца, и чувства истинно верующего человека — хозяина своей земли. Он был хороший человек. Я думаю, вера в нем бы победила, дай ей время. Но времени не осталось. Хотя для перерожденных ранения головы опасны, но не для этого — наследник был необычным перерожденным. Очень сильным. Он быстро поднялся на ноги. Я не знаю, что происходило тогда в его покоях. Никто не знает. Знаю лишь, что в тот вечер, когда началось самое страшное, меня спасли Шобо и Ниф. В Межгорье любят держать при замках камнелюдов — у вас их называют горцами. Это не так: горцы обычные люди, а это не люди и не звери — камнелюды. Говорят, они здесь еще с тех времен, когда даже язычников не было. Их трудно приручить, но Шобо и Ниф попали к людям детенышами — барон купил их у предгорцев. Они любят детей — по-своему, но любят. Со мной и Альриком часто игрались, когда мы маленькими были. Их не надо бояться — они хоть и сильные, но добродушные и ленивые. А если зло и делают, то от послушания — приказание выполняя. Они очень послушны, если прирученные. Хотя иногда в спячку впадают, тогда уж приказывать бессмысленно. В Мальроке их держали вместо охранных псов — это очень престижно. Я никогда не слышала, как воют камнелюды, но в тот вечер услышала. Ниф и Шобо забились в угол и выли, глядя на донжон. Двери донжона были закрыты, и возле них не было охраны. И еще из него доносился непонятный шум. Я начала искать отца, чтобы рассказать о странном поведении камнелюдов. Но он нашел меня сам. Он был очень взволнован, и с ним были несколько воинов из дружины — в доспехах и с оружием. Он приказал мне уходить в деревню — там нам барон пожаловал два дома с арендаторами. С ним еще было несколько служанок и детей — он велел их забрать с собой. Еще сказал, чтобы я передала священнику, что он срочно нужен в замке. Велел передать ему дословно: "Плохо, что вас не позвали сразу". Я спросила: "Что происходит?", но он ничего не ответил. Сказал что-то про то, что надо тут кое-что срочно сделать. Ничего из его слов я не поняла — так и ушла. Больше я никогда не видела своего отца. Но его не видели и среди перерожденных. Я думаю, что он погиб, сражаясь с ними. Там, в донжоне, их, наверное, уже несколько появилось — зараза начала расползаться. Мертвым его тоже не видела... Говорят, трупы, которые были ни на что не годные, темные бросили в реку — их унесло в озеро.
— Это хорошо, что твой отец не опоганится, — утешил Дирбз. — Раз перерожденные выбросили его тело, значит он дрался как настоящий воин, и пал от многих ран. Они не берут сильно изрубленные тела, ты же знаешь.
— Да, знаю, — чуть ли не плача согласилась девушка.
Понимая, что Альру надо побыстрее отвлечь от тягостных воспоминаний, я поспешил перевести ее мысли на продолжение:
— Ты добралась до деревни? Рассказала священнику о просьбе отца?
— Да. Добралась. И рассказала. Священник, узнав о словах отца, побледнел и ушел сразу. Его я тоже больше никогда не видела. Мы провели ночь в деревне, не понимая, что происходит. Мне, конечно, не спалось, и я видела, как в замке загорелась угловая башня — она пылала до самого утра. Никто почему-то не тушил пожал. А перед рассветом пришел Альрик. С ним были Шобо и Ниф — на их шеях болтались обрывки цепей. От страха камнелюды разорвали железо, а стеной их не удержать. Альрик сказал, что они помогли ему выбраться из замка. Он сказал, что Мальрок пал — его захватили перерожденные, вышедшие из донжона. Тех, кто сопротивлялся, они убивали; остальных загоняли в конюшню. Он говорил, что они громко смеялись при этом. Ему удалось спрятаться под лестницей. Там его и нашли камнелюды — у них хороший нюх. Шобо и Ниф продолжали бояться и вели себя странно — увидев меня, потащили за собой, в сторону холма. Я вырывалась, но они опять хватали меня за руки и скулили при этом жалобно. Я подумала, что они не зря себя так странно ведут — предчувствиям этих верных сторожей следует верить. Сказала слугам и арендаторам, что надо уходить. Но никто не хотел меня слушать. Я начала кричать, угрожать им кинжалом, с которым никогда не расставалась. Меня поддержал Альрик, и мы сумели часть людей заставить пойти с нами. Едва отошли от деревни, как увидели, что со стороны замка скачут всадники. Их лошади двигались как-то странно, и камнелюды начали скулить еще сильнее. Мы решили спрятаться в саду, и правильно сделали: когда всадники ворвались в деревню, там раздались крики, и было видно, что кого-то бьют мечами. И смех доносился. Очень плохой смех. Не в радость такой. Когда всадники ушли из деревни, Альрик рискнул вернуться туда, но тут же прибежал обратно. Он был бледный и очень испуганный. Он сказал, что в деревне не осталось живых — всадники убили всех.
— Бежать надо было в холмы всем сразу. Эх... крестьяне лапотные, — вздохнул Арисат.
— Никто такого не ожидал, — заступилась за межгорцев Альра. — Мальрок самый сильный замок в долине, ему ничто не страшно. Говорят, когда пало побережье, демы его несколько месяцев в осаде держали: обстреливали из катапульт; насыпи делали; таран к башне подтащили. Да только ничего у них не вышло, и пришлось им осаду снимать. Да и нелегко в ту пору спасаться в холмах: лето только началось —
— Получается, перерожденные захватили Мальрок и долину, но дальше не пошли? И никто не догадался предупредить дальние баронства? — уточнил Дирбз.
— Да, — подтвердила Альра. — Вначале все так и было. Все это из-за уединенности озерной долины. Мы поняли, что надо предупредить остальных. Надо, конечно, сразу было так сделать, но ведь мы не знали — думали, что такое повсюду происходит, вот и прятались в лесу. Долина Мальрока отделена от других владений Межгорья каменистыми холмами и дремучими лесами — в них никто не живет, вот и получилось, что соседи не знали о случившемся. Мы решили это исправить. Но не получилось у нас поднять остальных баронов. Куда бы мы ни приходили, нам нигде не верили. Чтобы Мальрок пал, переродился, и никто о таком не знал? С нас смеялись даже. Потом, наверное, жалели о том неверии... Не до смеха им стало, когда перерожденным стало тесно в нашей маленькой долине. ...Рассветет уже вот-вот, а надо еще много рассказать. Давайте я буду не так подробно — зачем вам знать, что день за днем происходило?
— Хорошо, но только важное не пропускай, — согласился я.
Зрители недовольно заворчали — похоже, они готовы были хоть неделю слушать этот рассказ. Но Альра права — время не позволяет. История ее очень интересная, но с рассветом начнется новый трудовой день.
— Когда тьма взялась за остальное Межгорье, люди, бросая все, побежали в Ортар. Я не знаю, кто предупредил солдат, но они перекрыли горловину. Всех, кто выходил, они поначалу не трогали, а пропускали к Шнире, но при этом сопровождали. А уже там убивали, загоняя в овраг. Даже не разбирались, замазан ты тьмой или нет — церковный суд в случае нашествия перерожденных требует не щадить никого: так было решено еще после падения побережья. Но простые люди ведь не знали о таком законе — что нам за дело до приказов церковников? Мы, как и все, отправились туда же. Шли лесами, тропами — там, где не было дороги конным. Боялись попасться перерожденным — их шайки носились повсюду, и если такой попадешься, то последнее, что услышишь — нечеловеческий хохот. Аристократов они старались брать живыми, и увозили к темному алтарю, а остальных обычно сразу убивали. Мертвецы ночью поднимались и начинали бродить. Недолго бродили — высыхают они быстро, и силы теряют, но их было так много, что везде нам грозила опасность. По пути два раза нарывались, но, к счастью, на одиночных мертвецов — сумели справиться. Но одного из нас при этом ранили, и он умер. И старый Аван умер — не вынес лишений: ведь ходить приходилось много, а есть мало. Да и лето выдалось дождливым — простудился он. И ребенок одной из служанок простудился, и кашлял сильно — на его кашель и приходили поднятые мертвецы. Он потом умер тоже. Но я думаю, что мать его от страха задушила, когда он заплакал опять в опасном месте. Она потом вела себя странно, будто умом тронулась. Да все мы тогда себя странно вели — было очень страшно, и очень душа болела за родных и друзей. Отец... так и не знаю, что с ним... В горловине мы догнали большую группу предгорцев и людей, к ним прибившихся. Они тоже уходили в Ортар. Мы пошли дальше вместе с ними. Когда на выходе увидели солдат, то даже обрадовались — думали, что армия собирается очистить Межгорье. На нас смотрели странно, но поначалу ничего плохого не происходило. Нас расспросили, и, узнав, что мы из Мальрока, привели к офицеру. А остальные под охраной пошли к Шнире. Они думали, что их к броду провожают — даже те, кто был знаком с церковным приказом, не верили, что до такого может дойти. Офицер нас допросил, и из его вопросов я поняла, что мы не первые, с кем он разговаривает. Он знал про то, что творится в Межгорье даже лучше чем мы. Говорил, что отряд солдат уже посылали туда на разведку, но за горловиной он наткнулся на перерожденных. Темных было трое, а солдат полсотни, но те, смеясь, легко убили всех, отпустив лишь одного, наверное для забавы. Или не нужен им был — его в бою сильно искалечило. Офицер сказал, что это очень сильные перерожденные. Таких мало, но они очень опасны, и воевать с ними можно лишь очень высокой ценой — кровью придется заплатить большой. Уже потом мы узнали, что он прав был — здесь все зло шло от шайки небольшой. Почти вся она состояла из баронов их жен и наследников. Бывших, конечно — переродились они. Темные почему-то любили брать себе тела аристократов. Не знаю, почему. Были еще и другие, много других, но они не так сильны, гораздо глупее, и верхом никогда не ездили. А эти, хоть и переродились, но лошадей заставляли себе подчиняться. Лошади, правда, долго у них не жили — несколько дней езды, и падали. Вся долина до сих пор смердит от их туш — много коней здесь осталось.
— Этот офицер вас спас? Не стал убивать, как остальных? — не выдержал Арисат.
— Нет. Он и не думал нас оставлять в живых. Там убивали всех. Поговорил и отдал солдатам. Нас повели к Шнире, но по пути камнелюды начали выть, а потом бросились в заросли. Солдаты стреляли им вслед, и я подняла крик. Тогда один ортарец меня ударил. Когда наши возмутились и попытались заступиться, всех окружили, угрожая оружием. Мы не понимали, почему они так разозлились, но пришлось подчиниться. Нам связали руки, и повели за холм. Там мы поняли, чего испугались камнелюды — они почуяли запах смерти. Там убивали межгорцев. Солдаты вырыли яму и на ее край положили бревно. Людей со связанными руками поодиночке подводили к нему, заставляли присесть, наклониться. Потом палач опускал топор, и голова падала в яму. Она почти до краев была заполнена кровью. Люди ведь шли и шли из Межгорья, и все они находили смерть здесь — возле этой ямы. Своей очереди ждали многие — сотни людей собрались. Солдат меньше гораздо, но у них было оружие, и руки не связаны. Одни просто стояли на склонах ложбины плотной цепью, другие прохаживались среди обреченных, присматривая за порядком. Людей сажали на землю, запрещая вставать. Им не давали ни еды, ни питья — межгорцы просто ждали своей очереди. Иногда ждать приходилось долго, как вышло и в тот раз — людей привели много, а палачей всего двое. Их в Ортаре презирают, потому на эту роль офицеры назначили провинившихся солдат. У них не было опыта палаческого, да и тщедушные попались — быстро из сил выбивались. Вот люди и накопились. Умолять, требовать справедливости, пробовать подкупить — все бесполезно было. Только хуже себе сделаешь — самых непоседливых и крикливых тащили к яме в первую очередь. Умом я понимаю, что может и не было другого выхода — ортарцы сильно боялись, что все это выйдет за пределы долины. Но ведь можно было не мучить людей, не заставлять сидеть на сырой земле, глядя, как твоих родных убивают, и разрубают на куски, выкидывая в грязную вонючую яму. Это очень жестоко... как же я тогда их возненавидела. Это... это помогло мне спастись. Я ведь до этого никогда на человека руку не поднимала, но здесь не колебалась — даже радость какая-то появилась. Тогда стемнело уже, а людей оставалось еще много. Палачи при свете факелов продолжали, но на всю толпу факелов, конечно, не хватало, и мы сидели во мраке. Но солдаты еще по свету нас хорошо разглядели. Женщин в гарнизонах нет, вот и решили они позабавиться. Все равно ведь нам умирать, так что можно не церемониться. Ночь, офицер один и всю ложбину не видит. Меня, как и несколько молодых женщин и девушек, повели в кусты. Кто-то при этом пытался кричать, вырываться, а я вела себя бесшабашно. Сказала солдатам, что раз уж суждено умереть, то можно сделать это весело. Эти глупцы решили, что я девка продажная, или просто легкомысленная — даже обрадовались. Один сказал, что очень доволен, потому что подарит мне перед смертью радость мужской ласки — я потом веселее умирать буду. Он был глуп — умный ведь не станет прикасаться к женщине, заподозренной в связях с тьмой: только полный дурак такого не испугается. Я им поддакивала, хвалила и по пути попросила развязать руки, а то неудобно ведь. Они меня не опасались, и тут же сняли веревку. После этого я их убила. Легко убила — вот и пригодилось то, чему научил отец. Одного тихо получилось, но второй успел закричать. Руки подвели — я старалась ими шевелить, но они все равно затекли от пут. На крик прибежали другие солдаты, но я успела снять с мертвеца шлем и накинула плащ. В суматохе сумела подняться по склону — из-за тревоги в оцеплении появились бреши, а в темноте я видела хорошо.