На самом деле
Шрифт:
— А никак нельзя без стада? — как-то раз спросила мать, ехидно намекая на очередную неформальную тусовку, к которой примкнул Новгородцев. — Вам, подросткам, обязательно к толпе надо прибиться! Разве вот нельзя без всего этого? Чтоб просто быть собой, без всяких «-измов»?
Но Борис довольно рано понял: те, кто «просто являются собой», — самое крупное, бессмысленное стадо. Большую часть французского революционного Конвента составляли совсем не жирондисты и не монтаньяры, а «Болото». Борис не хотел становиться болотом. Ему была противна такая позиция. Ведь если крайность — это признание какой-то части истины, пускай небольшой, пускай ограниченной, то прозябание в середине, которую трусливые и пустые люди любят именовать «золотой», это непризнание истины вообще. Если противопоставление и размежевание — это методы созидания («И отделил Бог свет от тьмы», «И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью»), то примирение и стирание противоречий — путь к хаосу, энтропии и смерти.
Идейных либералов, либералов-борцов Новгородцев мог терпеть и даже немного уважать. А вот болтуны в интернете, офисные сидельцы, нахватавшиеся словечек «толерантность», «политкорректность» и «относительность» и не удосуживавшиеся включать мозги ни на одном из этапов политической дискуссии, просто выводили его из себя. Они гордо сообщали на форумах о том, что на вопросы сына «А есть ли Бог?» или «В чем смысл жизни?» они отвечают, что кто-то думает так, кто-то эдак, и при этом все по-своему правы и по-своему ошибаются. Они не понимали того, что своим уходом от настоящего ответа, отказом предоставить ориентир, своим мнимым «либерализмом» бросают ребенка в пучину хаоса, из которого — кто знает? — выберется ли он когда-нибудь, и если да, то не от сектантов ли, не от фашистов ли, не от ваххабитов ли протянется рука помощи? Да, пару лет назад Боря проводил довольно много времени в баталиях на интернет-площадках. Он помнил, какие нелепые выражения там в ходу.
И вот теперь Анна писала то, что обычно провозглашают особи из блогов, из форумов, из самой многочисленной и самой бестолковой толпы.
Боря догадался: Анна его разыгрывает. Она хочет его проверить. Может быть, даже отвратить от себя. Даже если так, Новгородцев не желал сдаваться. Он быстро написал послание в том же духе, чтобы показать, что он понял ее шутку.
Сутки после этого он раздумывал, правильно ли он сделал. Эти сутки минули за выпивкой, общением и странными открытиями.
Бориса пригласили в общежитие отметить день рождения одного из сокурсников. Там было тесновато, холодновато и очень плохо пахло сероводородом, потому что по соседству жили два корейца, которые обожали тухлую капусту. Однако Новгородцев и его товарищи попили хорошо, а так как их стипендии еще и на закуску не хватало, скоро раскраснелись, подобрели и пустились философствовать о судьбах Родины, никчемности правительства и всех тех материях, беседы о которых делают подпившего субъекта частью мировой интеллектуальной элиты. Не то, чтобы друзья Бориса уж очень часто говорили о политике. Но в этот раз — в компании собрались одни историки — это получилось само собой.
Виновник торжества достал газету, где на первой полосе редактор поместил открытое письмо Александра Филиппенко. Впервые в жизни Александр Петрович писал нечто, походящее на правду. «Открыто заявляю, что архив я не поджигал, и что письмо от Прошки к Софье не сгорело, а находится в моих руках. Исследовав его, я убедился в том, что это стопроцентная фальшивка!» — говорилось в обращении.
— Хотел бы я узнать, — воскликнул именинник, — какие он использовал методы исследования! Да этот тип, по-моему, не знает и простейших способов датировки!
— Утверждение не точно! Он их знает, но не верит в них! — подняв кверху перст, сказал лежавший на кровати сокурсник.
— Парни, все же ясно! — крикнул третий приятель. — Филиппенко утверждает, что письмо не настоящее. Значит, это подлинник!
— Я в этом не уверен! — возразил лежавший.
— А я уверен! Либо он письмо уничтожил — что, наверное, было сделано неспроста, либо на самом деле выкрал из архива! Если так, то почему Филиппенко скрывает документ, не позволяет сделать настоящую экспертизу?
— Да-а… Похоже, что источник подлинный.
— Но откуда Филиппенко известно, что письмо не подделка?
— Как откуда? Он работает на английскую разведку!
— Я в этом сомневался, но поскольку Филиппенко говорит, что документ не настоящий…
— Вот именно!
Борис не хотел вступать в полемику. Господи, зачем он выбрал этот архив, ведь можно было пройти практику в другом месте, в другом учреждении! Почему он забыл тогда в хранилище этот злополучный подарок Марины?! Разве нельзя было иначе защитить Анну? Подделка архивного документа — святотатство для профессионального историка! От выпитого вина Борису хотелось спать, язык почти не двигался, глаза слипались. Новгородцев прилег на диван и закрыл глаза.
— Я всегда это подозревал! — слышал он реплики друзей. — Петровские реформы — злодейство.
— Ой, не надо! Начинается…
— Петр заложил основы атеизма. Очень умно — убить Россию, предварительно убив святую церковь. Если б он не сделал из нее бюрократический институт!..
— То что бы тогда было?
— Церковь стала бы идейным вдохновителем народного движения семнадцатого года, а не частью ненавистного аппарата царской власти!
Боря повернулся на другой бок. Мир вокруг приятно потемнел и склеился. Потом прошла секунда или час, и Новгородцев снова услыхал:
— Чудовищный разрыв в культуре между знатью и простым народом! Это же трагедия. И если бы не Петр…
— Хм… Возможно, революция была бы не такой кровавой.
— Измышления!
— Петр Первый — отец русской революции.
— А в этом что-то есть…
— Ха-ха! Преображенцы разбудили Герцена!
Борис подумал: «Может быть, моей рукой водило провидение?» Он не верил в провидение, а, вернее, еще не понял точно — верит или нет. Но мысль была приятной. Борю и пугало, и при этом доставляло удовольствие, что он своим поступком возбудил в окружающих такую работу мысли.
— Но если, — слышал Новгородцев, — Петр был не настоящий, то тогда и все Романовы…
— Позвольте! Кроме Анны Иоанновны!
— Тогда уж и Петр Второй в игре! Он же сын царевича Алексея, а Алексей родился задолго до того, как подменили его отца.
— Ты предлагаешь вычеркнуть империю?
— Да как мы ее вычеркнем, ведь это же история?!
— Вычеркнуть в культурном отношении! Вернуться к допетровским временам! Я думаю, что скоро…
— Люди, вы с ума сошли!
— Все об этом заговорят! Вот увидите!