На самом деле
Шрифт:
— Вот как…
— Ты, наверно, это не приветствуешь?
— Зачем же? Раньше я с училками еще не целовался… Это очень интересно! — с этими словами девушка была возвращена в лежачую позицию. — Ну ладно. А теперь я отвлеку тебя от мыслей об истории.
— Попробуй!
— Что же… Сделаем вот так… О чем сейчас ты думаешь?
— О древних египтянах! В смысле, что они носами целовались, а не ртами!
— Хм… А если так?
— Про Влада Цепеша, валашского царя пятнадцатого века!
— Да ладно! Что уж сразу же про Влада-то? Ведь я же не кусаюсь, только вот чуть-чуть поцеловал… Ну, а вот так?
— Про Помпадуршу!
— Как она бокалы заказала в форме своих грудей?
— Точно-точно!
— Вот ведь блин! Ну, ладно, продвигаемся дальше… А теперь о чем ты думаешь?
— О, знаешь, мне пришел на память эпизод из самого новейшего периода. Ты помнишь, Путин как-то раз в живот… хи-хи… мальчишку… хи-хи-хи… а журналисты…
— Анна! Прекрати сейчас же думать об истории! Так, всё, меняю диспозицию!
— Ого! А знаешь, вот у императора Тиберия как раз имелись мальчики… М-м… которые… угу… ныряли вместе и с ним и это… это самое… Андрей! О чем я говорила?
38
— Это что такое?! — прошептал Борис.
— Какой ужас! — воскликнула его спутница.
— Как это понимать? — возмутилась вторая.
— Глазам не верю!
— До чего мы докатились!
— Не думала, что этого доживу!
— Чертов царский режим!
— Тс-с! тише, девочки! Нам ни к чему раскрывать свои политические пристрастия раньше времени. Пойдемте отсюда! Не надо нам ничего!
— Как это не надо?!
— А зачем мы сюда пришли?!
— Мы идем на партийное заседание!
— А какое партийное заседание без ЭТОГО?!
«Партийным заседанием» называлась сходка на квартире одной из новых Бориных знакомых, чьи родители уехали в санаторий. Партии как таковой не существовало, но приятелям Новгородцева нравилось использовать именно это слово для обозначения своей недовольной режимом компании: в нем звучало что-то ленинское, революционное, освещенное веками классовой борьбы. Теперь в объединившийся вокруг Бориса клуб входили не только одногруппники и однокурсники: историков в «партии» стало уже меньшинство. В нее приходили не по специальности, а по зову души.
Что касается описанного разговора, то он происходил в продуктовом магазине. Вождь со своими последовательницами рассматривали алкогольный отдел. Любимые напитки подорожали в полтора раза по сравнению со вчерашней ценой. Инфляция, вызванная экономической катастрофой, превращалась из ползучей в галопирующую. Новые царские банкноты — «димочки», как их прозвали по аналогии со старыми российскими деньгами — с каждым днем стоили все меньше и меньше. После того, как в казну перестала поступать валюта, а стратегические запасы были растрачены на переиначивание и переименование всего и вся, печатный станок, похоже, не выключался ни днем, ни ночью, выпуская ничем не обеспеченные рубли.
Вместе с ценами росло и недовольство народа. В авангарде недовольных шли рассерженные молодые люди, такие, как Борис и его товарищи. Ни одно из заседаний подпольной группы борцов за справедливость не обходилось без выпивки. Теперь же, когда цена за бутылку сравнялась с месячной стипендией, впору было подниматься на баррикады.
— Сатрапы! — выкрикнула подруга.
— Довели народ! — присоединилась вторая.
Боря, как мог, успокаивал своих соратниц.
К слову, они были не только соратницами, но и поклонницами: в качестве вождя подпольной партии Новгородцев, сам того не желая, похитил несколько женских сердец. К сожалению, ни одна из их обладательниц не была похожа на Анну, оставившую в душе неизгладимый след. По популярности среди партийных девушек Борис мог сравниться разве что с политзаключенным Филиппенко.
— Ну какое же заседание без выпивки?! — канючили девушки. — Мы, что, зря сюда пришли?!
В итоге Новгородцев все-таки согласился купить им две бутылки самого дешевого — вернее, наименее дорогого — пива. «Надо снова попросить маму поставить квас, — подумал он, подсчитывая расходы по пути на „тайную квартиру“. — А потом послушаться папиного совета и преобразовать его в бражку. Пора переходить на натуральное хозяйство!»
На «тайной квартире» было не протолкнуться. Пахло пивом, табаком, чипсами и сухариками. Ввиду того, что электричества не было, и единственным источником света служили несколько карманных фонариков, собрание недовольных выглядело еще более многочисленным и устрашающим. Люди сидели на диване, на полу, на подоконнике. Желтая книга в мягкой обложке переходила из рук в руки. Боря уже прочитал ее. Партийцы не сомневались, что автор труда — самый знаменитый политзаключенный страны, борец с несправедливым царским режимом. Новгородцев соглашался — на словах. В то, что лжеисторик смог создать такой академичный, такой выверенный, такой фундированный источниками и подтвержденный исследованиями труд, он поверить, конечно же, не мог. Но на обложке стояло имя автора: «А. Филиппенко»!
— Принес? — спросили первым делом.
Борис предъявил партийцам бутылки с пивом.
— На большее не хватило.
— Приехали!
— Докатились!
К двум бутылкам потянулись два десятка рук.
— Удивительно! — воскликнула девушка с подоконника, отложив брошюрку о Петре и перенаправив свет фонарика на потолок. — Так сложно пишет, и при этом так интересно читать! Я просто не могу оторваться! Все эти «модернизации», «историографии», «методологии», «эпистемы», архивные шифры, ссылки-отсылки-пересылки… Казалось бы, такая нудятина, ан нет!
— Вот что значит настоящая контркультура! — крикнул кто-то.
— Справедливое освещение актуальных проблем!
— Революционная правда!
— И без государственной цензуры! Не то, что новости по первому каналу!
Компания на все лады хвалила книгу Филиппенко. Они восхищались и новаторством, и смелостью, и приведением новых необычных фактов. Чего стоила хотя бы новость о том, что от Петровской эпохи до нас дошло множество других, помимо письма от Прошки к Софье, документов! И самое главное: приводил в восхищение факт того, каким образом идеолог прогрессивной молодежи смог написать, а главное, издать такое произведение, сидя в тюрьме! Желтенькую книжку рвали друг у друга из рук, зачитывали вслух параграфы, обсуждали, восторгались, обменивались мнениями. Юным бунтарям казалось, что задрипаная брошюрка, написанная сухим научным языком, открывает для них завесу волшебной тайны, впускает в царство истины, позволяет вырваться из рутины, приобщиться к чему-то неведомому, далекому, но настоящему — такому, ради чего стоит жить и умереть.
Борис еще помнил те времена, когда установленные трехсотлетними усилиями учёных факты о Петре Первом не представляли собой сенсации. Но и ему передалось всеобщее воодушевление. На правах вождя он брал книгу из рук других, выбирал оттуда отрывки для зачитывания вслух, комментировал научные термины, давал по мере сил историографические обзоры. Соратники (особенно соратницы) слушали, раскрыв рот. «Выходит, этот Филиппенко не такой уж и прохиндей! — подумал Новгородцев. — Взялся-таки за ум! И зачем он столько времени скрывал, что так блестяще владеет навыками настоящего исторического исследования?!»