На семи дорогах
Шрифт:
В это время из-за кибитки показался Джомарт-бай, и все услышали его громкий и властный голос.
— Я знаю убитого! Это же Чоллек-коротышка, вчерашний вор ослов! И вы шли за ним?
Джигиты молчали.
— Нашли за кем идти! — продолжал греметь Джомарт-бай. — Взгляните на себя! Разве каждый из вас не выше десяти Чоллеков?! Скажите, что он вам дал?
И снова ответом ему было молчание.
— Ничего он вам не дал, — сам себе ответил Джомарт-бай. — Наоборот, следуя своим корыстным целям, он многих из вас подверг опасности, погубил. Друзья, вы же не безмозглые ослы! Нужно совершать такие дела, которые приносят нам пользу. Разве не так?
— Вы знаете меня, — продолжал старик. — Я тот самый Джомарт-бай, который не отдал большевикам шесть тысяч баранов, тот, который живет в Кызылкумах, скрываясь от этих шайтанов.
Всадники переглянулись.
— Я не стану требовать, чтобы вы, очертя голову, стреляли и убивали. Мы с вами братья. Вы и я — дети одной земли. Вы — беднота, и у вас все права. И я говорю вам: добро пожаловать! Для таких людей, как вы, мне ничего не жалко. Если хотите, служите мне верой и правдой, и вам будет хорошо, клянусь аллахом! Для начала дам вам каждому в подарок по двадцать баранов. Платить буду только золотыми монетами.
— Ну, а если пожелаете уйти, насильно удерживать не буду. Но, честно говоря, мне будет жаль, если вы так решите. А прошу отведать у меня хлеб-соль.
Слушая речь Джомарт-бая, нукеры, застывшие на конях, опустили плечи. Затем оживились, начали шушукаться, и к концу речи на некоторых лицах появилось даже подобие улыбки.
— Ну, что же вы решили делать, джигиты? — спросил неуверенным голосом Менджак,
Ему не ответили.
Увидев, что всадники один за одним начали слезать с коней, Менджак тоже спустился на землю, с трудом передвигая онемевшие от долгого сидения ноги, и, опережая остальных, подошел к Джомарт-баю.
— Салам алейкум, бай-ага!
В этот момент нога Чоллека, продолжавшая торчать в стремени, освободилась, и труп, из груди которого продолжала хлестать кровь, с шумом шмякнулся на землю.
Менджак протянул обе руки, чтобы поздороваться с баем. Джомарт-бай, пожимая их, незаметно сунул Менджаку пять золотых десятирублевок.
Лицо Менджака, словно намазанное черным маслом, сразу засветилось. Воздев кверху обе руки, он закричал звонким голосом:
— Джигиты, поздоровайтесь с баем,
* * *
Бабакули и Ходжанепес вовсе не желали двигаться вместе с беглецами, которые не сумели достичь поставленной перед собой цели. Немного проскакав рядом, они начали постепенно отставать от них.
Оказалось, они поступили правильно.
Когда беглецы, пересекая реку вброд, достигли середины течения, в небе внезапно вспыхнули ракеты, огонь которых, казалось, наполнил весь мир. Одни ракеты только поднимались ввысь, другие в это время падали, так что освещение не уменьшалось.
Растерявшиеся люди замерли посреди реки, не зная, в какую сторону двигаться, и в это мгновение раздалась звонкая и долгая пулеметная очередь.
Озаряемые светом ракет пули, вылетавшие из «максима», образовали в небе огненную дугу и просверлили дальний конец широкого пространства.
Какое-то время Бабакули и Ходжанепес слышали шум и крики, а потом воцарилась тишина.
Они оба убежали на восточную сторону и скрылись в густых зарослях, однако остановиться, чтобы хоть немного отдохнуть, долгое время не решались.
Ведя коней в поводу, они бежали по кочкам, не разбирая, где бугры, где ямы, и дышали глубже, чем их кони, пытавшиеся вырваться,
Наконец остановились.
Прислушиваясь к мучительной тишине, которая на-' валилась невыносимой тяжестью на барабанные перепонки, Бабакули тихо произнес:
— Кажется зять и другие прибыли туда, куда так стремились попасть.
Ты так думаешь?
— Разве ты не слышал, как строчил пулемет?
— Еще бы не слышал! Меня с ног до головы пронизывал этот грохот, он и до сих пор стоит в ушах.
— А тебе не кажется, Бабакули, что теперь можно услышать звук транспорта, который сумеет их переправить?
— Ничего не слышу.
Ночной холодок между тем все усиливался, затем с Койтена повеял пронизывающий ветер.
Бабакули и Ходжанепес въехали в глубокую лощину и остановили коней в десяти-пятнадцати километрах от села.
— Наши дела усложняются, — проговорил озабоченно Бабакули, думая о том, что их может ожидать в будущем.
— Не волнуйся, все будет в порядке. Положись на меня, — бодро ответил Ходжанепес. — Между прочим, я у них позаимствовал все, что нужно. Смотри сюда!
С этими словами Ходжанепес снял с седла своего коня битком набитый хурджун. Из него он первым делом вытащил скатерть, сотканную из верблюжьей шерсти, и расстелил ее на земле.
— Пока я рядом с тобой, тебе худо не будет! — улыбнулся Ходжанепес. — Как ты думаешь, неплохо нам сейчас будет перекусить мягким пшеничным хлебом и бараньей копченой ногой?
— У тебя, оказывается, есть хорошее деловое предложение, — сказал, прищурившись и улыбаясь, Бабакули, у которого от голода сводило живот.
Заморив червячка, Бабакули негромко обратился к Ходжанепесу:
— Что будем делать?
— Все очень просто, — не задумываясь, ответил Ходжанепес. — Мы находимся на дне оврага, который служит нам надежным прикрытием, камыши нас в какой-то мере предохраняют от холода, если забраться в их гущу. Так что теперь как порядочные люди, мы можем дать отдых нашим воспаленным глазам, тем более, что животы наши сыты.
— Миленький мой, золотые слова говоришь. Только ты не понял смысла моего вопроса.