На семи ветрах
Шрифт:
С недоумением поглядывая на корзину, Алексей Маркович маршировал в своих начищенных скрипучих сапогах по кабинету. Он то и дело вытягивал руки из карманов синих просторных галифе и начинал усиленно жестикулировать, словно делал очередной доклад с трибуны, но потом, спохватившись, вновь засовывал руки в глубокие карманы.
— Та-ак!.. Очень даже красиво! — говорил он. — Пошли на поводу у отсталой, несознательной колхозницы. Можно сказать, у первой склочницы в деревне. И срываете план развития общественного птицеводства.
Звягинцев с сожалением посмотрел на учительницу. Как-никак, а она не работала в родниковской школе два года и многого, конечно, не знает. А знать полагалось бы то, что они — головной отряд колхоза и всегда действуют на переднем крае.
Вот и сейчас, когда Кузьма Егорович выступил с передовым почином, разве школа могла стоять в стороне?
— А вы, уважаемый Алексей Маркович, отдаёте себе отчёт в том, что наделали? — в тон ему спросила учительница. — А если завтра половина учеников не явится на уроки?
Долго спорили Варвара Степановна со Звягинцевым. Она многого не понимала в поведении директора.
Работал он старательно, не жалея сил, с утра до позднего вечера был в школе, и целый день ученики и преподаватели слышали, как поскрипывали его тяжёлые сапоги, словно напоминая каждому, что директор на посту, он бодрствует, всё видит и слышит.
С председателем колхоза директор школы жил дружно, охотно выполнял все его приказы и распоряжения. Не очень считаясь с детьми, он без конца придумывал всякие мобилизации, авралы, штурмы, выводил колонны школьников на субботники в поле и на фермы. Осенью ребята неделями выкапывали из грязи картошку, перебирали под дождём свёклу, сгребали солому, оставшуюся в поле после обмолота хлеба. И всё это выдавалось за трудовое обучение.
И вот новая затея директора — мобилизация на «утиный фронт». Это же кустарщина, недомыслие, насмешка над трудовым обучением, способная отбить у ребят всякую охоту к труду.
Обо всём этом Варвара Степановна сейчас и сказала Звягинцеву.
Не успел тот ответить, как, широко распахнув дверь, в кабинет ввалился Кузьма Егорович Фонарёв. Полушубок на нём был распахнут, рыжая шапка сбилась на затылок.
— С приездом, Варвара Степановна, — кивнул он учительнице, — вас-то мне и нужно.
Звягинцев поспешно встал ему навстречу — председатель был нечастый гость в школе.
— Вы что ж, товарищи-педагоги, задний ход даёте? — недовольно заговорил Фонарёв, — Вызвались школой утят выхаживать — и на попятную. — И он сообщил, что у него в правлении только что побывали колхозницы и потребовали забрать у ребятишек утят. — А всё с вас началось, — обернулся он к учительнице. — Зашли к этим скандалистам Стрешневым и, вместо того чтобы вправить им мозги, объяснить, что к чему, разжалобились и забрали утят с собой. Так, что ли?
— Так, Кузьма Егорович, — подтвердил Звягинцев и показал на корзину с утятами. — Вот они…
— Значит, всё в точности. Ну что ж, братья-педагоги, коль взялись за утят, где хотите с ними нянчитесь, а у меня помещения больше нет.
— А о чём думал хозяин колхоза, когда брал с инкубатора тысячи утят? — спросила Варвара Степановна.
— О вас думал, о школе. О помощниках своих верных. Я, можно сказать, ничего для вас не жалею. Хвалю, поощряю, в передовики двигаю. Пианино вам подарил… Думал, и вы меня выручите, когда нужно.
— Да мы ж с великой охотой, — торопливо заговорил Звягинцев. — Всех ребят на ноги подняли, всех мобилизовали. Теперь пеняйте на Варвару Степановну. Это она всё поломала… У неё, видите ли, другая точка зрения…
— Что это за точка?
— Я уже говорила вам, Кузьма Егорович… — напомнила Варвара Степановна. — Нельзя на школьниках свои хозяйственные дела строить. У ребят свои планы есть: им учиться надо наукам, труду. И не по старинке, как при царе Горохе, а на новом учиться, на передовом. А чья это забота? Наша с вами.
— Может, вы меня ещё в свой штат зачислите, учителем сделаете, чтобы я с ребятишками цацкался? — съязвил председатель.
В это время в дверь постучали, и в кабинет вошли Евдокия Стрешнева и Григорий Иванович Шугаев.
— А вот кстати и сам секретарь заявился, — обрадовался Фонарёв. — Давай, брат, просвети учительницу…
— Степановна, — обратилась Евдокия к учительнице, — погорячились мы давеча с Прохором. Пусть уж утята в избе поживут… Всё-таки живность. Жалко их. Да и ребятам моим в школе проходу не будет.
— То-то, критиканша! — переглянувшись со Звягинцевым, ухмыльнулся председатель, — Нашумела, наскандалила, а теперь опамятовалась. Только вот Варвару Степановну с толку сбила…
Евдокия выпрямилась и в упор посмотрела на председателя:
— А я и ещё пошумлю… Придумал тоже — уток на дому выращивать. А завтра ребятишки поросят притащат, потом телят…
— Да, с утятами и впрямь конфуз получился, — обратился к председателю Григорий Иванович. — Взбудоражили всю школу, родители недовольны, шумят, жалуются…
— Так я ж насчёт уток слово в области дал, — заартачился Фонарёв. — Нельзя нам теперь отступать.
— А вы бы перед тем, как слово давать, с народом поговорили, — заметил Григорий Иванович, — с коммунистами посоветовались. А то всё «я» да «я». Считаться ни с кем не желаете, Кузьма Егорович. Разве наши люди добра себе не хотят? Наверное, вместе что-нибудь дельное и придумали бы. Вот Стрешневы сарай предлагают использовать под птицеферму.
— Какой сарай? — не понял Фонарёв.
— Да наш сарай, наш, — с досадой пояснила Евдокия. — Пустой стоит, никому не нужный. Утеплите его — вот вам и утятник на зиму. И другие не пожалеют.