На шаг сзади
Шрифт:
– Каким утром?
– Тем утром, когда вы явились в квартиру Сведберга и расстреляли его из ружья, похищенного вами в Людвике, когда вы ездили к сестре?
– Я был вынужден его убить.
– Почему?
– Он меня обвинял. Он считал, что я причастен к исчезновению ребят.
– Они не исчезли. Они были убиты. Значит, он начал вас подозревать?
– Я же только что об этом сказал.
– А вы рассказали ему, что убили их?
– Нет. Но я рассказывал ему о своей мечте.
– Какой мечте?
– Чтобы люди прекратили смеяться.
– Почему они должны прекратить смеяться?
–
– Что вам иногда хочется убить человека, если он счастлив?
– Да.
– И он на этом основании начал вас подозревать?
– Я заметил это за несколько дней.
– За несколько дней до чего?
– До того, как я его убил.
– И как вы это заметили?
– Он начал задавать вопросы. Словно бы он меня допрашивал. Я начал нервничать, а я терпеть не могу нервничать.
– И, чтобы не нервничать, вы явились к нему и расстреляли его в упор?
– Он сидел на стуле. Ружье я оставил в прихожей. Я сначала хотел только попросить его перестать меня нервировать своими вопросами, а он продолжал. Я тогда сходил за ружьем и застрелил его.
Валландер долго молчал, пытаясь представить себе Сведберга в последние минуты его жизни. Успел ли он что-то понять? Или все произошло слишком быстро?
– Это, должно быть, нелегко, – сказал он наконец. – Убить человека, которого ты любишь.
Ларстам не ответил. Лицо его ничего не выражало. Он продолжал молчать и когда Валландер повторил свой вопрос.
Потом Валландер колоссальным усилием воли заставил себя продолжить допрос. Когда они обыскали Ларстама после ареста, они нашли маленький фотоаппарат. На проявленной пленке было всего два кадра: один сделан в национальном парке сразу после убийства молодых людей, а второй на Бернсё. На снимке была скорчившаяся среди папоротников Иса Эденгрен.
Валландер выложил перед ним фотографии:
– Зачем вы фотографировали их?
– На память.
– Что вы хотели запомнить?
– Как это было.
– Вы имеете в виду, вы хотели запомнить, что вы испытывали, только что хладнокровно убив несколько ни в чем не повинных ребят?
– Нет, не совсем. Скорее я хотел напомнить себе, что в действительности сделал то, что наметил.
Валландер не мог больше про это спрашивать. Его так тошнило, что он отодвинул снимки. Он просто не в состоянии выспрашивать дальше. Может быть, позже.
Вместо этого он перешел к событиям последней ночи, когда Ларстам подстерегал его в квартире на Мариагатан.
– Почему вы выбрали меня вашей следующей жертвой?
– А у меня никого другого не было.
– Как это понять?
– Я вначале предполагал выждать. Может быть, год или больше. А потом у меня появилась потребность продолжать. Все шло так хорошо.
– Но почему именно я? Я не так уж счастлив. К тому же смеюсь я очень редко.
– У вас есть работа, которая вам нравится. К тому же на снимке в газете вы улыбаетесь.
– Но я не переодевался и не наряжался, для вас же это было важно.
Ответ огорошил Валландера.
– Я собирался это сделать.
– Сделать – что? – вытаращил он глаза на Ларстама.
– Вас переодеть. Я хотел надеть на вас мой парик и попробовать загримировать так, чтобы вы стали похожим на Луизу. Она мне уже была не нужна, так что я решил дать ей умереть. Я решил воскреснуть в образе другой женщины.
Ларстам смотрел ему прямо в глаза. И Валландер тоже смотрел ему в глаза. Много раз он спрашивал себя, что ему удалось прочитать во взгляде Ларстама.
Он не мог ответить на этот вопрос. Но он не мог и забыть этот взгляд.
Наконец, спрашивать стало больше не о чем. У Валландера сложился образ человека, никогда и нигде не востребованного и от этого сошедшего с ума. И безумие его вылилось в потребность в убийстве, которую он под конец уже не в состоянии был контролировать. Судебно-психиатрическая экспертиза дополнительно прояснила картину – заброшенный, униженный ребенок, не получивший в детстве никаких социальных навыков, ничему не научившийся – разве что прятаться и ускользать от наказания. Увольнение из инженерного бюро оказалось непосильным для его и без того подорванной в детстве психики. Он сломался. У него возникло представление, что смеющиеся люди олицетворяют собой все зло мира.
Валландер подумал тогда, что во всем этом есть и еще одна пугающая сторона. Он думал о тяжелой туче, нависшей над страной. Все больше невостребованных людей оказываются выброшенными за пределы достойной жизни, на задворки общества. И оттуда они смотрят на тех, кто оказался по другую сторону барьера, на тех, кто может позволить себе радоваться жизни. Пока смотрят… А дальше?
Он вспомнил об одном неоконченном разговоре с Анн-Бритт Хёглунд. Они говорили, что общество меняется так быстро, что с этим уже невозможно справиться. Иррациональное и бессмысленное насилие становится будничным явлением. Они не успевают, отстают, они всегда на шаг сзади. И правовое общество, которым они всегда так гордились, в какой-то степени уже перестало существовать. Первый раз в жизни Валландер задал себе вопрос – что будет, если в стране рухнет гражданское общество в том смысле, в каком он привык его понимать. А трещин и раковин уже достаточно, чтобы это могло случиться в любой момент. Собственно говоря, далеко ли отсюда Босния, подумал он тогда. Может быть, куда ближе, чем нам кажется. Он все время думал об этом, пока допрашивал Ларстама. Может быть, психика этого человека не настолько непостижима, как кажется. Он показал нам, что может с нами произойти, когда внутренний кризис вырвется наружу.
Все было кончено. Валландер поставил точку в последнем протоколе, Оке Ларстама увезли.
Через несколько дней после этого покончила жизнь самоубийством Ева Хильстрём. Когда Анн-Бритт рассказала ему об этом, он не сказал ни слова, пошел домой, купив по пути бутылку виски, и напился до потери сознания.
Но он никогда потом об этом не говорил. Никогда не делился тем, что он пережил в этот день. Оке Ларстам все-таки настиг свою девятую и последнюю жертву. Ею стала Ева Хильстрём.
Валландер взял свою куртку, поднялся и вышел. Чемодан уже лежал в багажнике. Мобильный телефон он взял с собой, но, садясь в машину, выключил его и положил на заднее сиденье.