На скамейке возле Нотр-Дам
Шрифт:
– Их можно назвать фермерами, – ответила Катрин. – За городом прадедушка сумел купить участок земли. Посадили небольшой виноградник. Вся семья трудилась на нем. Потом дети выросли, занялись кто чем. Но на первом месте была торговля. До сих пор младший брат моего отца держит у нас в городе винный магазин.
– А ваш отец?
– Он пошел на государственную службу. Хотя в шестидесятые годы, – тут Катрин мило улыбнулась, – он был ярым революционером! Теперь он сам вспоминает о том времени, смеясь.
И снова Лена заметила, что мимолетная тень пробежала по лицу Катрин, когда она говорила об отце.
Тем временем они подошли к комнате Даниэля. Тот
– Мы хотим посмотреть портрет дедушки! – мягко сказала Катрин, постучав снова. Наконец что-то щелкнуло, и замок открылся автоматически. Боже, что творилось в комнате Даниэля! На полу и на столе засыхали остатки недоеденных трапез по меньшей мере трех предыдущих дней. Кровать представляла собой некое сооружение, напоминающее то ли старинный балдахин, то ли корабль под парусами. Книги, диски, смятые журналы, старые тапочки и новые ботинки – все это было навалено прямо на нее и на пол. В самой середине постели на подушках возлежал сам хозяин и недовольно блестел на вошедших квадратными стеклами очков.
– Мы на минуту, – извиняющимся тоном сказала Катрин.
«Моя мама сгорела бы со стыда, если бы кто-нибудь увидел такой беспорядок», – подумала Лена. Катрин спокойно обвела взглядом комнату:
– А где портрет прадедушки?
– Вот он! – недовольно показал мальчик на стену пальцем и пробурчал в сторону матери: – Я ведь просил меня не беспокоить!
Лена и Валерий остановились у самого порога, боясь ступить на середину комнаты. Напротив кровати Даниэля висел небольшой плакат с изображением какого-то рокера с гитарой и на мотоцикле.
– Ах, да! – Катрин, осторожно обходя подносы с остатками завтрака, подошла к стене и перевернула плакат обратной стороной. Зрителям предстал застекленный кусок белого картона с рисунком по нему черным карандашом. Верхнюю часть широкого, молодого лица с подкрученными усами скрывала лихо надетая на лоб шляпа-котелок. В глазах проблескивало что-то семейное, присущее лицам Катрин и детей. Это и был портрет прадедушки, написанный, что привело в изумление Лену, самим Модильяни в Париже в 1910 году.
– Они были знакомы?
– Да-да. Прадедушка тоже баловался живописью. Но до дружка Моди ему было далеко, и он быстро оставил свое увлечение. Но вот у Даниэля явно наследственные склонности к богемной жизни! – Катрин улыбнулась и потрепала сына по голове: – Пойдешь с нами гулять?
Даниэль только презрительно хмыкнул. Лена, взглянув на Валерия, заметила на его лице признаки недоумения.
Когда они попятились к дверям, Даниэль даже и не подумал вылезти из постели, чтобы попрощаться. Катрин аккуратно повернула рисунок назад к стене. Помахала сыну.
Вся компания вышла из комнаты.
– Все-таки странно, что взрослый парень развел такой свинарник и никто не заставит его там убрать, – заметил Валерий, когда они на минутку остались с Леной одни – Катрин вышла переодеться к прогулке.
– Наверное, у него переходный возраст, – сказала Лена.
– Сдать бы его в казарму. Научился бы там заправлять койку в линеечку! – пробурчал Валерий, глядя в окно. Несколько лодок с отдыхающими двигались по реке вверх или вниз по течению.
– Вот твой сын вырастет, ты его и сдашь! – сказала Лена.
– Да уж будь спокойна, такой свинарник развести я ему не позволю!
Из кухни доносились веселые голоса Катрин и Сержа. Вот они вышли к гостям, готовые к прогулке.
– Не хотите, чтобы Даниэль стал военным? – спросил Валерий.
– Еще есть время подумать, – улыбнулась Катрин.
– Мы на него не давим, –
– Я своего сына обязательно сделаю летчиком! – произнес Валерий.
– Если он захочет, – добавила Лена.
– Кто его будет спрашивать?! Не захочет, заставим! – улыбнулся Валерий, но Лена не поняла, сказал он это всерьез или в шутку.
Соланж передумала идти с ними и добровольно вызвалась отвезти назад в ресторан использованную посуду. Серж с Катрин и Валерий с Леной отправились гулять вчетвером. Осматривали прелестный замок, в который пришла к королю Жанна д’Арк с предложением спасти Францию; смотрели на прогулочную повозку под лиловым балдахином, запряженную парой белых лошадей. Лену удивило, что родители вместе с детишками весело махали из повозки прохожим: кто руками, кто разноцветными флажками, а незнакомые люди с улыбками махали им в ответ, будто в повозке катались их собственные дети, а не чужие туристы. Ей тоже захотелось прокатиться. Катрин и Серж ее с удовольствием поддержали. Повозка оказалась широкой, будто небольшой автобус. Они уселись попарно – Валерий рядом с Катрин, она с Сержем. Потом к ним подсели другие пассажиры. Серж незаметно для остальных погладил ее по руке. Лена от этого волновалась всю прогулку.
И еще попутно ей лезло в голову, что, когда они уходили, Катрин кому-то позвонила и дала распоряжения по хозяйству: привести в порядок все комнаты, кроме детских, подмести дворик перед домом. Помыть машину.
«Катрин не работает, – думала Лена, – не готовит, не убирает, не возится в огороде, чем же она занята целый день?»
Лена изучающе вглядывалась в лицо Катрин, та ей вежливо улыбалась, но улыбка Катрин казалась Лене таинственной и немного грустной. Лена подумала, что как бы ни сложилась ее собственная жизнь, но жить так, как живет Катрин, ей уж точно не придется, и было непонятно – хорошо это в принципе или плохо. И еще вспоминалось Лене, как Валерий сказал: «Не захочет, заставим…»
Пока в Блуа катилась повозка, я ожидала Михаэля в своем номере. И он пришел. Просто пришел, как самый нормальный человек, не опоздав, не обманув, не вывалив на меня море всяких отговорок и экивоков.
– Ну, давай сюда твою ногу!
Я ожидала боли, но больно не было – Михаэль ловко обработал мою рану, приклеил пластырь.
– Ну, вот и все! Теперь нога будет спасена!
Не знаю, что со мной в этот момент произошло. Огромная волна благодарности, водопад нежности, озеро умиления вдруг всколыхнули и затопили мою, непривыкшую к ласке душу. Конечно, я понимала, что он не сделал для меня чего-то особенного, и океан моей признательности был вовсе несоразмерен его небольшой услуге, но со мной никогда никто так нежно не обращался. Я потянулась к его руке, схватила ее, притянула Михаэля к себе и стала покрывать поцелуями его лицо, руки, шею… Я была как безумная. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его лицо. Закрыла специально, чтобы не натолкнуться на его удивление или еще хуже – на отвращение к моей внезапной, слюнявой нежности. Мне непременно был нужен кто-то, кому я могла бы показать, что я – женщина, что я хочу любить, что я хочу и умею ласкать мужское тело, что я хочу в ответ получать ласку. И я буквально сбила Михаэля с ног, затопила его потоком поцелуев. Моя выплеснутая на него энергия была равна огромной силе артериальной крови, пробивающей себе каналы сквозь толщу тромба. Этим тромбом была моя прошлая любовь, а энергией – нежность, которую я вдруг почувствовала к Михаэлю.