На склоне лет
Шрифт:
— Точно. Женщине всегда требуется что-нибудь прикупить. Ох! Я никогда не отлучаюсь надолго.
— Чего вы боитесь? В случае необходимости господин Рувр позвонил бы Клеманс или горничной.
— Да… да… конечно. Но я страшусь его неосмотрительности. Когда меня с ним нет, он быстро теряет терпение. И вместо того чтобы спокойно сидеть в своем кресле, пытается ходить… если только можно это назвать ходьбой… и рискует упасть. Я знаю, ему не под силу подняться без посторонней помощи. Он совсем как малое дитя, понимаете, и, чувствуя себя слабым и зависимым, он становится от этого еще более властным и раздражительным.
Я размечтался и представил себе Рувра, ковыляющего по коридору
— Я бы хотел быть вам полезным, — сказал я. — Если вы представите меня мужу, например, то я смог бы время от времени составить ему компанию, пока вы гуляете, не глядя на часы.
Я тут же подумал: «Что тебя дернуло, старый болван? Хорош ты будешь со своей мордой сенбернара, изъеденной молью. Не ввязывайся в это дело!»
— Нет-нет, — поспешила отказаться она, к моему облегчению. — Как это мило с вашей стороны, но я ни за что не хотела бы сделать вас объектом его грубостей. Знали бы вы, какой он ревнивец и собственник.
Она открыла сумочку и быстро попудрилась. От ее жеста у меня защемило сердце, настолько она вдруг напомнила мне Арлетту. Я тоже безотчетно был ревнивцем и собственником. Но мне больше некого мучить. Палач без клиентуры! Я подавил в себе внезапное желание рассмеяться и встал.
— Ну что ж, покойной ночи, мадам. И несомненно, до завтрашнего вечера.
— Надеюсь.
Хотелось бы мне теперь узнать, почему я так возбужден и полон злобы. И в то же время скорее доволен. Я не осмелился повернуть разговор на Жонкьера. Была бы она смущена? По правде говоря, я не стремлюсь это узнать. По правде говоря, мне пришлось заставить себя поверить в ее виновность! «И потом, чего уж там, — сказал я себе, — я провел такой приятный вечер».
Пустопорожний день! В мои мальчишечьи годы бабушка говаривала: «Тебе тесно в твоей шкуре!» Теперь это правда еще в большей степени, чем тогда. Меня стесняет моя старая шкура, она меня тяготит.
Я спустился в город. Отправляясь за покупками, в какие магазины Люсиль заглядывает? Я прошелся по галереям универсального магазина. Прогулялся перед витринами модных лавок. Чего бы мне хотелось? Встретиться с ней? Проводить ее немножко, как мальчик подружку? Нет, как бы то ни было, Люсиль меня не интересует. И пусть это само собой разумеется. Или по меньшей мере она бы меня не интересовала, будь я уверен, что это она убила Жонкьера. А я то уверен в этом, и жизнь обретает прежнюю прелесть, то не уверен, и жизнь кажется мне зловещей. И тогда я мысленно возобновляю свое следствие, воссоздаю уверенность и цепляюсь за нее. Единственное, что меня сбивает с толку, — это мастерское владение собой, невозмутимость Люсиль. Я нахожу в этом нечто чудовищное. И побаиваюсь ее. Но ведь она обязана строго себя контролировать из-за председателя. Я еще не думал над этим аспектом проблемы, а между тем это основное. Не следует забывать, что председатель — судья. Скольких виновных он допросил за свою служебную карьеру? В силу профессии и в силу привычки он смотрит на людей инквизиторским недоверчивым взглядом. Бедная женщина, вынужденная улыбаться, притворяться, почти никогда не переставая быть начеку. Как это должно быть ужасно.
И тут вдруг передо мной возникла закавыка. И немалая. «Происшествие» с Жонкьером имело место примерно в десять-одиннадцать вечера. Но в этот момент Люсиль читала вслух «Когда Китай пробудится». И даже если она прекратила чтение, то как могла бы выйти из квартиры
10 часов
Вот я и успокоился. Спешу записать то, что мне сказала Клеманс. В распоряжении Рувров три комнаты: спальня, салон-кабинет-гостиная и кухонька, плюс к этому, естественно, удобства. Председатель спит в спальне один. Супружеская кровать, которая стоит посреди комнаты, предназначается ему одному. Он очень страдает от болей, даже по ночам, и не хочет, чтобы рядом с ним кто-либо находился. Его жена ночует в соседней комнате на раздвижном диване.
— А он что-нибудь принимает на ночь?
— Да. По нескольку таблеток снотворного. По-моему, доза слишком велика. Но ему никто не указ.
— И в котором часу он засыпает?
— Я точно не знаю. Думаю, довольно рано. Но почему вы все это спрашиваете?
— Потому что я и сам страдаю от бессонницы. Для вас это не новость. Поэтому я люблю расспрашивать о своих собратьях по несчастью. Я всегда надеюсь, что они знают приемчики, как приручить сон.
Значит, все объясняется просто. Когда председатель засыпает, Люсиль, заперев смежную дверь, может уходить и приходить, когда ей заблагорассудится. В сущности, ночь в ее распоряжении. Захоти она выйти из дому — например, пойти в кино или просто погулять на свежем воздухе, — нет ничего проще. Нет даже необходимости проходить через главный подъезд. Достаточно пройти через служебную дверь и пересечь дворик. Мы могли бы встречаться за пределами нашей территории.
Я шучу. Мне случается позволять себе фривольные мысли, совсем как если бы я стал примерять маскарадные костюмы, чтобы задать пищу своему воображению. Только оно и могло меня развлечь!
Сегодня вечером Вильбер за столом отсутствовал. Похоже, его буравит язва. Я ужинаю наедине с Люсиль, и вначале мы немного смущены, как будто осмелились назначить друг другу свидание на глазах у всей столовой. Обмен банальными фразами: «Как поживает господин Рувр…», «Как ваш ишиас?». Я говорю о своей болезни с поддельной беззаботностью, чтобы не дать ей повода зачислить меня в разряд импотентов. А потом — сам не знаю, при каком непредвиденном повороте разговора, — мы переходим на тему библиотеки «Гибискусов».
— Она и в самом деле плохо устроена, — говорит Люсиль.
— Я вас предупреждал. Нам недостает человека доброй воли, который взялся бы ее серьезно организовать. Но здесь совсем не читают книг. Я чуть было не посвятил себя этому делу, но тут же одумался, несомненно из лени и эгоизма.
— Вот уж не поверю. Вы наверняка не эгоист.
— Скажете свое слово тогда, когда узнаете меня получше.
Ну вот! Я позволяю увлечь себя на наклонную плоскость пустяковых разговоров, пошлых комплиментов, а также опрометчивых посулов. Подумав с минутку, она говорит:
— А что, если я стану этим человеком доброй воли?
— Вы?!
— Почему бы и нет? У меня не будет времени на то, чтобы привести здешнюю библиотеку в идеальный порядок, но что бы мне помешало для начала составить каталог?
— А как же ваш муж?
— О! Он предоставил бы мне часок свободы в течение дня. Как правило, после обеда он дремлет. Может быть, вы согласились бы мне помогать? Как я себе представляю, составлять каталог легче вдвоем: один сортирует книги, второй их заносит в реестр. Я была бы так рада приносить хоть какую-нибудь пользу! Потом можно было бы попросить маленькую субсидию, вы не считаете? У наших квартирантов есть средства. Они не отказались бы оплачивать членские взносы.