На службе Отечеству
Шрифт:
Выбрав место посуше и привалившись к стволам могучих елей, бойцы вытащили из мешков сухари и немецкие консервы и нехотя принялись за еду. Если бы не мой приказ, они и не притронулись бы к нище: настолько были измучены. Мы с Вороновым тоже сидим над раскрытой банкой консервов и с трудом глотаем куски растаявшей от июльской жары тушенки. Не только усталость лишила нас аппетита. Угнетала трагичность положения. Я думал: "Каждый день мы теряем товарищей. Сейчас чудом пробились сквозь вражеский заслон. Люди изнурены. А что дальше?.. Куда идти? Где искать наш батальон? Какова обстановка в районе Смоленска? Идем словно слепые. Есть от чего прийти в отчаяние. Мои шахтеры держатся еще
– В каком направлении пойдем дальше, командир?
– Судя по названиям населенных пунктов, которые капитан Тонконоженко указал мне для ориентирования, - ответил я, заглядывая в последний лист карты, - наш батальон должен следовать севернее Витебского шоссе на Смоленск. Выходит, и нам нельзя уклоняться от этого маршрута, если не хотим лишиться надежды догнать своих.
– А если наши выйдут на Витебское шоссе?
– Не выйдут, - уверенно возразил я.
– Комбат предупредил, чтобы мы не сворачивали на шоссе.
– Понятно, - согласился Воронов.
– Значит, будем держаться следующего маршрута...
– Воронов перечислил пять или шесть деревень и с досадой воскликнул: - На этом карта у меня обрывается! Через какие пункты пойдем дальше?
– Дальше будем выбирать маршрут исходя из обстановки.
– Надо бы побеседовать с людьми перед выступлением, - неожиданно предложил Воронов.
– Да, - согласился я, - надо рассказать им...
Не успел я закончить свою мысль, как из группы сержанта Соколова послышались возбужденные возгласы.
– А чего ждать, товарищ сержант?
– услышал я тонкий, дребезжащий от обиды голосок.
– Нас фашисты чуть не прищучили здесь, пока мы похоронами занимались! Дальше еще хуже будет. Немцы, говорят, уже к Москве подбираются...
– Кто это тебе набрехал?!
– взревел возмущенный Соколов.
– Язык поганый вырвать за такую брехню. Скажи, кто?
– Да... говорят, - неуверенно пропищал тонким голосом высокий худой боец.
– "Говоря-я-ат"!
– возмущенно басил Соколов.
– Говорят, в Москве кур доят, растудыт твою мать!.. Идем к лейтенанту!
– Соколов схватил упирающегося бойца за ворот и поволок, словно родитель провинившегося сынишку.
– В чем дело, товарищ сержант?
– поспешил я навстречу.
– Что случилось?
– Да вот, товарищ лейтенант, - Соколов выпустил воротник гимнастерки бойца и показал пальцем на провинившегося, - боец Нахалкин...
– Не Нахалкин, а Махалкин...
– Ну, Махалкин, - разозлился Соколов.
– Так вот этот Махалкиц подговаривал некоторых отделиться от отряда и пробираться самостоятельно. У-у-у... предатель!
– угрожающе покосился на него сержант.
– И никакой я не предатель!
– Писклявый голос Махалкина зазвенел на самой высокой ноте.
– Я не к немцам уговаривал иттить, а к своим!
– Почему вы хотите отделиться от отряда?
Махалкин исподлобья взглянул на меня и сердито пропищал:
– Потому что такой кучей незаметно проскользнуть к своим не удастся: опять нас где-нибудь прищучат. А поодиночке или по два-три человека мы невидимками проскочим...
Слушая бойца, я убедился в своевременности предложения Воронова побеседовать с людьми. За своих шахтеров я не беспокоился: их и насильно не оттащить друг от друга, хотя задушевная беседа не была бы лишней и для них. А вот для новых бойцов, которых я мало знал, такая беседа была крайне необходима: не у всех еще, как видно, я завоевал доверие. Некоторые, видимо, не уверены, что мы, безусые лейтенанты, сумеем вывести их к своим.
Подав команду всем подойти ко мне, я сказал:
– Товарищи! Сейчас боец Махалкин признался, что он хотел бы отколоться от отряда и пробираться к своим в одиночку или вдвоем-втроем...
– Вот "герой" выискался!
– удивленно воскликнул Сероштан.
– Да, - подтвердил я, - нашелся такой среди нас. Я должен предупредить, что мы представляем воинское подразделение Красной Армии, и я - ваш командир. Как во всяком воинском подразделении, невыполнение приказа командира является нарушением воинской присяги, иначе говоря преступлением. Особая обстановка, в которой мы оказались, дает мне право принимать любые меры для пресечения преступления, вплоть до расстрела. Прошу бойца Махалкина учесть это разъяснение. Однако все это я сказал в порядке информации для тех, кто еще плохо знает законы военного времени. Главное же состоит в том, что поодиночке пробиться к своим труднее: любой фашистский патруль может перехватить, да и маршрут дальнейшего следования нам, командирам, известен лучше, чем любому из вас... И не надо, товарищи, паниковать, как это делает боец Махалкин. Мы на своей земле, поэтому смело пойдем по ней, а если фашисты попытаются нас остановить, будем бить их, как били до сих пор, несмотря на их численное превосходство. Ведь мы бойцы Красной Армии!
Я с радостью отметил, как к концу моего взволнованного обращения к бойцам их плечи распрямились, лица прояснились, а во взглядах сквозила непреклонная решимость.
– Верно, товарищ лейтенант, - первым откликнулся парторг Лысов, - мы на своей земле! Будем бить фашистов, где бы они ни оказались: перед нами или позади нас!.. А главное - мы и дальше пойдем на врага плечом к плечу, в этом наша сила. Правильно я говорю?
– Правильно, Михаил Андреевич, правильно!
– дружно поддержали минометчики.
– И мы согласны с парторгом!
– под одобрительный гул стрелков пробасил сержант Соколов.
– А вы, боец Махалкин, что скажете?
– с иронией спросил я, приближаясь к нему.
– А что я?
– не поднимая глаз, пропищал Махалкин.
– Я как все...
– На мгновение он поднял глаза, но не выдержал и снова опустил голову.
– Тогда в путь, товарищи!
– объявил я.
– Лейтенант Воронов, постройте людей в колонну по два. Пушку - в середину колонны. В помощь артиллеристам выделить шесть наиболее сильных бойцов.
Когда Воронов определил порядок следования, я приказал ему отобрать трех бойцов и вместе с ними идти метрах в двухстах - трехстах впереди.
Мы шли по едва заметной лесной тропе. Я рассчитывал до наступления темноты уйти подальше от шоссе, в районе которого появились крупные силы противника. Когда под ногами ничего уже невозможно было различить, остановились на опушке лесной полянки на отдых.
Во время ночевки Федя, ухитрявшийся собирать по пути летние подберезовики и сыроежки, угостил нас грибным "шашлыком" и каждому выдал по маленькому кусочку сала, которое он прихватил из дома. Внешне Федя выглядит теперь очень воинственно: немецкая винтовка за спиной, другая в руках, за широким кожаным поясом, который он снял с фашистского офицера, торчат длинные деревянные рукоятки немецких гранат, холщовый мешок набит патронами. Хозяйственный паренек нравится старшине Охрименко. Он одобрительно хлопает его по крутому плечу и каждый раз заверяет,, что, как только они доберутся до своей части, попросит командира полка назначить Федю в нашу роту. Федя явно доволен такой перспективой. Только Миша Стогов ревниво на него косится: на марше Федя все время старается держаться поближе ко мне.