На службе у олигарха
Шрифт:
— Убирайтесь отсюда подобру-поздорову. Вот чего надо.
— Ах вот оно что… Нет, любезный. Мы хотим посмотреть представление и пожрать. Заплатили деньги. Имеем право. По Конституции.
— Тогда покажите документы.
Истопник кивнул Жорику Сверлу, который заведовал канцелярией, и тот вывалил перед янычаром целую груду удостоверений. Выбрал самое примечательное, кожаное, с золотым тиснением, с серпом и молотом, аббревиатурой СССР и чуть ниже — КГБ, протянул янычару. Тот раскрывать не стал.
— Можно взять с собой?
— Бери, — великодушно разрешил Истопник. — Дарю насовсем. У меня ещё такое есть.
Янычар вернулся к столу Анупряка-оглы, передал ему ксиву, оба долго её разглядывали, чуть ли не нюхали, и о чём-то переговаривались, поглядывая изредка на Истопника с соратниками.
— Если что, — сказал Истопник, — уйдём через крышу.
В этот момент в зале появился мэр.
Двусмысленность положения проступила на склеротических щеках Зиновия сиреневыми пятнами. Истопник приветливо помахал ему рукой. Зиновий Германович холодно поклонился в ответ.
— Пронесёт, — сказал Истопник охране. — Мы их, сук, сегодня крепко тряханём.
Митя Климов до «Харизмы» добрался с огромными трудностями, два раза чуть не нарвался на патруль, а третий раз нарвался — и уходил под пулями, перекатом, от одного мусорного бака до другого. Одна пулька всё же зацепила мякоть бедра, и нога кровила, но Митя, как всякий руссиянин, привык к боли и просто не обращал на неё внимания. Редкий месяц его жизни обходился без увечий.
Подвал «Харизмы» был ему хорошо знаком, и он надеялся здесь чем-нибудь поживиться. Подвал был устроен таким образом, что часть его спускалась в канализацию, каменный жёлоб тянулся в подземную гнилую реку; этим путём обычно избавлялись от свежих трупаков. Под потолком тускло горела старинная электрическая лампочка, освещая горы мусора, какие-то ящики, свалку тряпья и пустых бутылок. Эти бутылки в первую очередь заинтересовали Митю. Он нашёл пластиковый стаканчик и за полчаса, сцеживая из бутылок по каплям, а то и по глотку, сумел напиться превосходным иноземным пойлом. Даже немного переборщил. Спиртное легло на пустой желудок комом, зрение затуманилось. Кое-как Митя перетянул ногу куском изоляционной ленты, потом полежал на груде ветоши, мечтательно глядя в потолок. О том, что Димыч сегодня появится в клубе, ему никто не говорил, он сам вычислил и теперь размышлял, насколько рискованно предстать перед ним прямо здесь, в «Харизме». Допустим, если добраться до туалета на втором этаже… У Димыча, об этом многие знали, больные, отбитые почки, в туалет он придёт непременно, но вот в какой? Их в «Харизме» восемь, и у каждого сидит по охраннику. Охранников Митя не опасался, вряд ли кто-нибудь из них знает его в лицо. Перехватить Димыча в сортире — это идеально, но ведь не угадаешь. А на улице точно не удастся. Только сунься из темноты — без разговора получишь в лоб световой луч.
Но первое, что предстояло сделать, — это всё же уточнить, здесь ли учитель. Одет Митя Климов был прилично: свитер с протёртыми локтями, старенькие линялые джинсы, куртачок из кожзаменителя, — на людях показаться не стыдно. Большинство руссиян донашивали военное обмундирование немцев времён первой мировой войны, щедрый дар Евросоюза, куда Россия входила на правах развивающегося туземного государства. Проблема была не в этом. Даже если его вдруг опознают, он сумеет ускользнуть. А вот не подведёт ли он Димыча публичным контактом? В чём Митя Климов плохо разбирался, так это как раз в тонкостях отношений между знатью, особенно в присутственных местах. Если он вызовет неудовольствие Истопника излишней настырностью, тот просто откажется ему помочь. Это в лучшем случае. Про худший нечего и думать, конец, как поётся в песне, у всех один — на братской свалке. Но выхода не было. Погоня поджимала, пятки горели, а не только подраненное бедро.
Жрать хотелось невыносимо.
Сделав последние два глотка из пластикового стаканчика (кажется, джин и водка), Митя вздохнул и потащился к двери. Пустой коридор освещен люминесцентными прожекторами, до лестницы на первый этаж метров десять. Но Митя на лестницу не пошёл, поступил хитрее. Добрался до мусоросборника и нажал кнопку вызова грузового лифта. Действовал по наитию. Чутким слухом улавливал разноголосицу увеселительного дома и, глотая слюни, представлял, сколько тут собрано вкуснейшей еды. Кроме того, дом был набит монетой, как раздутый каменный кошель. При других обстоятельствах Митя Климов, попав по случаю в столь шикарное заведение, нашёл бы, конечно, более удачное применение своим талантам, чем изображать крадущегося зверька.
На последнем, шестом этаже он вышел из лифта и очутился в просторном холле, уставленном мягкой мебелью, с кадками цветов по углам. В одном из кресел дремала, свернувшись калачиком, рыжеволосая девушка в жёлтом трико. Она выглядела так невинно, что у бедного Мити вдруг перехватило дыхание. Сцена была из другой, прекрасной жизни, про которую он давно забыл, вернее, которой никогда не знал. Девушка напомнила ему Мальвину из детской сказки. На звук прошуршавшей двери лифта она распахнула огромные синие глаза.
— Пятьдесят баксов, — сказала, зевнув, — и ни центом меньше.
— Согласен, — обрадовался Митя. — Но хотелось бы в кредит. Временные затруднения с наличкой.
— Ещё чего… — протянула девушка, но не договорила — в ту же секунду они узнали друг друга. Это была Даша Семёнова, его одноклассница. Умница, золотая медалистка.
Их выпускной класс был последний, на другой год все школы уже закрылись на инвентаризацию. Со всего района в нём набралось одиннадцать человек. И всем на выпускном вечере выдали по золотой медали, сделанной из папье-маше. Директор школы Пётр Иванович Сидоров выступил со странной речью, Митя до сих пор её помнил. Директор говорил о том, что если у их многострадального отечества ещё и осталось какое-то будущее, то это зависит целиком от образованных мальчиков и девочек, которым сегодня по шестнадцать лет. И медали, и речь директору дорого обошлись. На другой день он пошёл с ведром к колонке за водой, и его переехал невесть откуда взявшийся автобус «мицубиси». Митя помнил и похороны, и красивый синий целлофановый мешок, в котором опустили в землю директора-вольнодумца. На ту пору среди туземцев смерть давно стала такой же обыденной, как дождик либо утренние заморозки, но вот проводить Сидорова собрался весь его последний в районе десятый выпускной класс.
— Ты, что ли, Митька? — вскинулась Дарья.
— Ну я, а кто же?
— Да ты что! Тебя же миротворцы ищут. Весь город на ушах стоит. Ты чего натворил-то, Мить?
— Да на ерунде прокололся. С нюхачом выпил, ну и повязали. Вроде я против демократии… Слушай, Дашк, поможешь мне?
— Чем, Мить?
Её глаза, бездонные, как две проруби, блудливо сверкнули, и Митя понял, что это не та Дашенька Семёнова, с которой они когда-то отчаянно и бескорыстно обучались любви по учебнику Лахендрона. Мутантка, добытчица, стерва рыночная. Но это не имело значения. Вряд ли она его сдаст. У каждой переделанной, как и у него самого, оставался в душе огонёк, который никому не погасить. И те, в ком этот огонёк ещё тлел, свято соблюдали некоторые табу. Одно из них — ни за какие бабки не выдавать своих чужакам на расправу. Лучше сам убей. Другое дело, что с той минуты, как Дарья его узнала, она тоже очутилась в зоне повышенной опасности.
— А ты почему здесь сидишь? — спросил он.
— Так положено. Миреки повсюду шныряют, и наши девочки должны быть везде, чтобы обслужить, если приспичит.
— Понятно… Так поможешь или нет?
— Говори, Митя.
Он объяснил, что ему нужно узнать, прибыл ли в «Харизму» Истопник, и если да, то где он сейчас находится. И какая вокруг него обстановка.
— Димыч здесь, — сказала Дарья. — Он в красном зале. И там же генерал Анупряк и мэр Зашибалов. Тебе к нему не подойти, Мить. Даже не пробуй.