На солнечной стороне улицы
Шрифт:
О фабрике Моссбаха она и в самом деле вспоминала потом с неизменной нежностью именно в каких-нибудь роскошных отелях на островах, куда со вторым мужем они любили махнуть на неделю зимой… Тогда, глядя на сумочку или портмоне какой-нибудь очень богатой женщины, она вспоминала, как однажды, клея кошельки в цеху за длинным рабочим столом, подняла глаза на турчанку, сидящую напротив.
Ее всегда поражало то, как эти женщины одевались: как будто, не встав еще с постели, тут же натягивали на себя все, что подворачивалось под руку, по рассеянности надевая две кофты, две юбки, одну на другую… Та тоже клеила кошельки, выстраивая
И потом вспоминала, как потрясенно уставилась на нее эта женщина, похожая на торговку лепешками с Алайского базара…
33
В Ташкент она вернулась в конце девяностых.
Открыла обшарпанную дверь своей однокомнатной квартиры на последнем этаже, внесла единственный чемодан (ящики с картинами шли медленной скоростью), и часа три мыла-чистила это запыленное нежилое логово… Наконец шлепнула мокрую тряпку у порога, рухнула на тахту и уснула… И от души проспала — как когда-то дядя Миша, привезенный со Сквера на Сере-гином мотоцикле, — весь вечер, ночь и утро…
Денег оставалось еще недели на две… Собственно, самой ей на прожитье нужно было так мало — немного фруктов, овощей, какой-нибудь картошки… Но художественный материал тут, как и везде, стоил приличных денег… Пока еще она успешно воплощала упругие зеленые доллары в россыпь местных невесомых сумов. Однако не достать бы вскоре последний сум из нищенской сумы… Значит, необходимо выползти из норы, наведаться во Дворец текстильщиков, или еще какой-нибудь дворец, где подадут художнику несколько преподавательских часов в неделю, заодно, угол для мастерской… М-да… зависимость художников от дворцов, похоже, остается все той же, вне связи от смены империй и валют…
За две недели она осуществила «перепись имущества» и обнаружила страшную недостачу: умерла Клара Нухимовна, которая все эти годы тихо, но здраво теплилась в своем домике и всегда все помнила — где и когда были у Веры выставки, кто о ней писал, когда та приезжала в прошлый раз… К тому же в каждый приезд они совершали торжественный выход на кладбище: Кларе до зарезу необходимы были эти плачи на реках Вавилонских, на деревянной скамеечке, которую соорудил когда-то на дяди Мишиной могиле покойный Владимир Кириллович. И вот, Клары нет… вернее, ее еще нет… ни на одной картине. Но — будет, будет… вот только приедут медленной скоростью мольберт, кисти, краски… Вот только засядет она за работу… И тогда уже — здравствуй, Клара!
До скорой встречи, Клара!
Длинный — международный — звонок раздался утром, часов в семь. Она потянулась к телефону на ощупь, с сонным недоумением думая, что вот же, все выяснили, и все уже устаканилось, и нечего делить… Зачем же он…
— Вера!.. — близкий, четкий и невероятно родной голос, с опознаванием которого, боясь поверить, несколько секунд она металась в клетке слуховой памяти, как в застрявшей кабине лифта, чуть-чуть иначе интонировал, чем прежде… — Сейчас я назову себя, и надеюсь, вы припомните такого вот несуразного, занудливого, хотя и искренне преданного вам…
Она завыла в трубку… Зашлась… Сидела на тахте, качаясь из стороны в сторону…
Он растерялся… Молча слушал ее стенания… Наконец бодро проговорил:
— Ну, хорошо! Значит, меня помнят… Я доволен твоим жертвоприношением, Авель. Я доволен… Ну, хватит, Верочка… — сказал он, немного погодя… — подите высморкайтесь и глотните чаю. Я подожду… Не волнуйтесь, я подписан на дешевый тариф… Или, давайте перезвоню через часок?
— Нет!!! — крикнула она, испугавшись, что порвется эта зыбкая звуковая нить… — Не надо… — и, как ребенок, высморкалась в подол пижамной куртки, успев подумать, что он, со своими, небесной белизны, платками сейчас бы взвился, если б мог увидеть это безобразие… — Я как-то… Я… не была готова, Леня…
— Вы не были готовы к тому, что я жив?
— Идите к черту, зануда!
— Вот это другое дело! Слушайте, Верочка, звонок мой деловой, поэтому в двух словах о себе скажу только следующее. У меня все в порядке, кроме того, что пять лет назад умерла мама. Я себе тут тихо-мирно работаю, и вполне приспособлен к постепенному старению, — крыша над головой, тачка, колбаса и сыр, и даже огурец соленый по субботам… А звоню вот почему…
Далее он гладким, и почти опереточным речитативом поведал о том, что одна из самых престижных и старых здешних галерей заинтересована в выставке именно «узбекского» периода «Вьеры Счеглов», а местная община богатых бывших ташкентцев, тоскующих по жактовским дворикам середины прошлого века, готова поддержать двумя долларами издание каталога и широкую рекламу повсюду, чтобы всяк сущий в ней язык…
Вера слушала этот голос, этот неподражаемый голос с правильным четким выговором, точными ударениями и — как говорил дядя Миша — «завершенной пластикой фразы»… Просто слушала голос, не вникая… У нее было чувство, что когда-то давно она заблудилась и очень долго блуждала в таких дебрях, на таких пустырях, что даже ангел-хранитель потерял ее следы, а теперь вот нашел, и все будет в порядке, теперь она будет навсегда уже присмотрена… И будет слушаться, и ни за что не отойдет ни на шаг…
— Чикаго? — спросила она… — Значит, вы живете в Чикаго… Это, кажется, недалеко от Милуоки?… Три года назад у меня была там выставка, в Милуоки…
— Я… знаю… — поколебавшись, сказал он. — Я приезжал… Видел эту выставку… Вы очень выросли, Вера…
— Вы… были в Милуоки?! — выдохнула она.
— Ну да, я же говорю, что специально приезжал туда, когда узнал о выставке.
— Почему же… почему вы не разыскали меня? Какого черта вы не разыскали меня?!
— Во-первых, перестаньте на меня орать, — спокойно проговорил он. — Во-вторых, я вас видел, и довольно близко, из-за колонны. Вы абсолютно не изменились, чего нельзя сказать обо мне. Все такая же худая и мрачная, не понимаю, кому это может нравиться… Ну? Что вы умолкли? Жалеете, что в меня невозможно запустить тапочком?
— Леня. Почему. Вы. Не подошли. Ко мне… — задыхаясь, медленно проговорила она, чувствуя, что все кончено, и это уже не он, не ее долговязый ангел-хранитель, а какой-то совсем чужой человек, безразличный и респектабельный… И ощущение, что ее нашли навсегда, улетучилось…
— Потому. Что… — сказал он так же невозмутимо, — потому что мне не о чем было говорить с баронессой Дитер фон Рабенауэр…
— Но сейчас же вы звоните ей! Он рассмеялся и сказал:
— О нет! Не ей… По моим сведениям, фрау Дитер фон Рабенауэр благополучно почила в бозе. Осталась придурошная Вера Щеглова. С этой я знаком.