На Стратилата
Шрифт:
Окончательно пьяный Корчага все плел бодягу о своем дембеле.
— Нагнали срочников, на кажную дверь по посту с оуржием — не выпускают из вагонов, и все! Целый эшелон. Будто мы бандиты, а не дембеля. И вот стоим на станции, дышим в форточки. Подходит к вагону девчушка-цыганка, лет одиннадцать-двенадцать: «Солдат, хочешь посмотреть?» Трояк кинули — она подол задрала, а под ним ничего нет. Подержала сколько-то, опустила. «Давай еще!» Стояли-то всего ничего, а она полный подол денег утащила — ни за что, считай. А они тогда дороги-ие были!..
— Ну,
14
Вдруг на крыльце кто-то затопал; скрипнула дверь, человек прошел по сеням. Открылся темный проем, и новый гость вступил в избу.
— Привет честной компанье! — воскликнул он. — Что, не ждали? Картина Репина, ха-ха. Здорово, ракетчик! Или ты артиллерист? Да не, ракетчик, нынче все ракетчики!
— Проспался, шпынь! — буркнул дядя Юра. — Только тебя, знать-то, и не хватало!
— Кому-то, может, и шпынь, — блеснул глазами одутловатый парень с короткой прической, — а тебе Анатолий Сергеич, друг-земеля, хороший человек. Ну и сиди, и не вякай. А то — сам знаешь!
Стало тихо.
— Злорово, говорю, ракетчик! — Толька Пигалев сунул Пашке ладонь. — Чего насупился? Не узнал, что ли?
— Да узнал…
— Тогда налей, и выпьем за встречу. Должок-от помнишь?
— Какой еще должок?
— Ну-ну! Я ведь что… Было, прошло, хрен с ним… — он придвинул табуретку, подсел к Пашке. — Давай-ко… с приездом!
Пашка сидел ни жив, ни мертв.
— Нно… и как жизнь, как проходит служба в наших ракетных стратегических войсках? — важно спрашивал Гунявый, подмигивая.
— Хорошо… нормально служба! — сквозь зубы цедил Пашка.
— Нор-рмалек? Это окей. Спасибо за службу. Я ведь тоже патриот, вррот малина! Значит — на сержантской доложности? Нно… — и, притиснув демобилизованного, Гунявый жарко дышал ему в ухо: — Я… ты не думай! Глухо! Как в танке! М-малчу. Я не фуфло, ты понял? Все! М-малчу. Ты понял?
Вдруг вскочил и завихлялся по горнице, оттопывая по скрипучему полу:
— Эх, дав-вай! Р-рви, в натури-и!..
Взвыл, стукнув себя по груди:
— Гитару-у! Душа гор-рит, в рот мене хавать! Пр-редо мной, как ико-она, все пр-раклятая зона… Ну! Гитару, я сказал!
— Кто тебе ее припас, в экую-то пору? — сказал Юрка Габов.
— Ну, у вас же просит человек, не фраер. Достаньте! А, не вижу здесь людей…
— Куда они девались, интересно? — зло крикнула Нинка.
— Они… они там, — Гунявый потыкал пальцем куда-то вдаль. — Они страдают. Крики конвоя. Лай собак. Сапоги надзирателей. Знаете ли вы, что такое неволя?
— Дак ведь их туда никто не звал, — скрипнул Габов. — Они сами… я так понимаю… Это ж — такое дело: хошь — в тюрьме сиди, хошь — у себя дома. Однозначно. Бывают, конешно, ошибки — вон Мишка свое ни за что, считай, получил. Но это — иное дело, мы о преступниках теперь толкуем. Где же им место, как не в тюрьме да не в лагере? Другого пока не придумали.
— Ну т-ты, фермер! Гляди, сожгу!
— Я тебя вперед пристрелю, собака! Куражишься! Явился тут! Видно, большую вам дали потачку!
— Ну-ко прекратите! — Пашкина мать застучала по столу. — Это еще что такое?! Вот ведь беда: раньше мужики как сойдутся — так о работе, о хозяйстве, о семье, — а теперь что? Застрелю, порежу, сожгу… Ты, Толька, перестань тут командовать, а то своими руками в шею вытолкаю. У меня сын пришел, отслужил… дай посидеть спокойно, порадоваться. Гляди, я ведь ни твоего ножа, ни спичек не побоюсь.
— Вот спасибо тебе, тетя Поля! — Гунявый картинно поклонился, налил себе водки, чокнулся с нею. — Все… все ты правильно сказала. Слышь, ракетчик! — он толкнул Пашку. — Понял, нет? Мать у тебя — человек!
— Ну, она ладно. А остальные-то кто? — снова возник Нинкин голос.
— Разбираться надо… Дядя Миша разве что — он жизнь знает, тоже в неволе был. Вон тот, — он показал на валяющегося в углу Ваньку Корчагу, — безусловно шлак, ему не надо жить на свете. Насчет прочих тоже серьезные сомнения.
— Хоть бы ты, Толик, солдата не обижал, — тихо сказала Танька Микова. — Он со службы домой вернулся, а ты его так…
— Со службы! — ощерился Толька. — Да ты хоть знаешь, где он служил-то? Сидят, развесили уши: раке-етчик, сержа-ант!.. Ведь он же чекист! Он погоны-то перед домом переменил. Ментяра, дубак!
Дядя Миша даже руками замахал:
— Ну, это ты врешь!
— Да, вру! А спроси-ка ты у него, где мы в последний раз виделись! Не на ракетной ли площадке?
Пашка стиснул зубы, зажмурился. Скаж-жи, какая непруха! Чего боялся больше всего — то и случилось.
15
Он дежурил на КПП, пропуская вернувшиеся с промзоны бригады, — когда поймал чей-то чиркнувший, отложившийся в сознании взгляд. Насторожился, но тут же отвлекся снова, и забыл. Однако ощущение, что чужие глаза все следят за ним, блестя из-под кепки-«пидарки», не покидало несколько дней. И вот глаза эти сверкнули совсем рядом, — когда поодаль его поста остановился однажды некий узник.
— Эй, земляк! Пашка! Паташонок! Ты не узнал меня, что ли?
— Ну… привет! — отозвался Шмаков.
— Ничего встреча, а? — Гунявый простуженно засмеялся. — Чистое кино.
— Все бывает… Долго еще припухать-то?
— Семь месяцев. От звонка до звонка, раньше не выпасть!
— Что так?
— Мол — не та кандидатура… Э, что о том толковать! Ты вот что, земляк: чаю принеси! Пачек с десяток — ну?
— Не стой, Толян, на месте, тусуйся туда-сюда, или делай чего-нибудь… и не оборачивайся! А то засекут, что разговариваем — не оберешься хлопот…
— Боишься и х, что ли?
— А то! Что в них хорошего? Солдатская служба — тоже ведь неволя? Так умеют жамкнуть, что кишки лезут. Твои же товарищи настучат.