«На суше и на море» - 69. Фантастика
Шрифт:
Наступила минута передышки.
Я беспокоился за Ильина и стал пробираться от своего наблюдательного пункта по окопам к противотанковой батарее. Тревога моя была не напрасной. Из всех пушек батареи уцелела только одна. Артиллеристы выкатили ее из укрытия для стрельбы прямой наводкой. Лейтенанта около них не было.
Я подошел к другой пушке, разбитой снарядом. У колеса лафета на одном колене стояла девушка-санинструктор. Ее расстегнутая сумка с красным крестом лежала на траве.
Да, артиллерийский лейтенант, физик, лежал здесь, рядом с двумя убитыми солдатами. Он был еще жив. Его положили на носилки, чтобы отправить в медсанбат.
Я заглянул в глаза раненого. Он смотрел на меня, силясь что-то сказать. Губы его беззвучно шевелились.
Лейтенанта унесли, убитых оттащили. Рядом с уцелевшей пушкой появились еще две. Около них стоял уже другой лейтенант, высокий, худой, совсем юный. Он нервно потирал подбородок и старался говорить строгим голосом.
Я хотел вернуться на свой наблюдательный пункт, но меня вызвал командир дивизии.
Он гневно метался по блиндажу и размахивал руками. Увидев меня, полковник закричал:
— Сейчас же грузи свои торпеды. Отступать к переправе!
— Как отступать? — опешил я.
— Не рассуждать! — рявкнул полковник, багровея. Это был уже совсем не тот человек, который беседовал вчера с Павленко о его романе «На востоке». — Расстреляю! Немцам свою технику хочешь оставить?
Я понял, что дело плохо. Полковник, очевидно, с болью в сердце выполнял чей-то приказ.
Я выбежал от него и бросился к блиндажу, где провел ночь. Он был совсем близко.
Не отдавая отчета в том, что делаю, я нагнулся над необструганным столом и, засветив электрический фонарик, переписал набросанные лейтенантом-физиком цифры. Увидев ободок артиллерийского снаряда с засохшими шариками хлеба, я механически сунул его в карман.
Потом я забыл об этом.
Нет ничего горше отступления, когда противника только что отбили, когда он не виден и все-таки грозит откуда-то, прорвавшись в неведомом месте.
Прошел дождь, дорогу развезло. На ногах налипали пуды глины.
Мы отступали до самого Керченского пролива. Оставшиеся торпеды и наш танк-электростанцию пришлось взорвать…
Больно говорить, как мы переправлялись через пролив. Не об этом должен быть мой рассказ. Могу только сказать, что переправлялись кто как мог: на лодках, на плотах, счастливцы — на рыбачьих суденышках. Пропустив несколько катеров, мы наконец попали на один из них… Но немецкий самолет потопил его… И мне пришлось вместе со своими товарищами добираться до таманского берега вплавь.
Здесь был словно другой мир. Звенели цикады, не слышно было взрывов, стонов, криков… Тихо шуршали о гальку ленивые волны. Светило яркое солнце, но у меня зуб на зуб не попадал.
По примеру других я разделся и разложил сушиться свое мокрое обмундирование.
Было странно лежать на песке, греться на солнце, будто на пляже, когда на том берегу был сущий ад.
Я расправил лежавшую на камнях гимнастерку и обнаружил в кармане ободок с размякшим хлебом. Я тотчас схватил брюки и нашел в них мокрую тетрадь, в которую переписал в блиндаже цифры.
Я не знал, удалось ли всем госпиталям переправиться через пролив, остался ли жив мой собеседник.
Когда в конце войны я снова был на фронте и входил с передовыми частями в освобожденную Вену, бои на Керченском полуострове казались туманным сном.
А после встречи с Нильсом Бором они мне и в самом деле приснились, конечно из-за «безумной» идеи лейтенанта-физика.
У меня есть знакомые физики.
Теперь, пусть и с опозданием, я все же решился рассказать им о том, что узнал в блиндаже.
Меня выслушали вежливо, но с улыбкой, потом объяснили, что представления о структуре микрочастиц, высказанные мне за час до боя неизвестным лейтенантом, — жалкое вульгаризаторство. Современные авторитеты не оставляют места для «наглядных моделей» элементарных частиц. Они требуются только тем, кто не владеет математическим аппаратом, прекрасно выражающим все микроявления.
Несколько сконфуженный, я ушел.
Тот лейтенант, решил я, очевидно, погиб, потому что никто из знакомых мне физиков не мог вспомнить его выступлений в печати. В физике торжествовало представление, что микрочастица — это точка, познать которую в ее воображаемой структуре просто нельзя. Досадно, но удобно.
И вот случилось неожиданное. Нильса Бора давно уже не было в живых. Он ушел из жизни, оставив в науке значительный след.
Слушавшие великого физика в московском Доме писателей, восприняли его слова о неизбежности появления новых идей как завещание.
В октябре 1967 года мне позвонил по телефону председатель физической секции Московского общества испытателей природы профессор Л. А. Дружкин.
— Я знаю, что вы физик в большей мере, чем сами о себе думаете, — сказал он, пригласив меня на очередное заседание секции.
Там меня ждал сюрприз: доклад о новой теории элементарных частиц. Я не удивился. Сейчас многие пытаются представить себе кирпичики мироздания. Достаточно вспомнить о таинственных кварках!..
Докладчик показался мне незнакомым. Время наложило свой отпечаток и на меня, и на него. Он приближался к пятидесятилетнему рубежу, я миновал шестидесятилетний. Но я сразу узнал его, едва он заговорил. Тот же мягкий голос, предупредительно вежливое отношение ко всем, кто его слушает. Осторожные выражения и предельная скромность.
Как преобразилась, выросла его теория!.. Нет, он не сидел сложа руки эти четверть века!
Московское общество испытателей природы в высшей степени авторитетная организация. Здесь докладывали о своих исследованиях выдающиеся русские ученые начиная с 1805 года.
Моего старого фронтового знакомого слушали с большим вниманием много физиков, профессоров, докторов наук, не говоря уже об увлеченной молодежи.
Да, теперь физиками-экспериментаторами было открыто уже не шесть, а около двухсот элементарных частиц. Большинство из них были короткоживущими, неустойчивыми, что не находило объяснения с точки зрения прежних теорий. В эти теории, чтобы свести концы с концами, приходилось вводить «произвольные» постулаты. Докладчик насчитал их 28!..