«На суше и на море» - 72. Фантастика
Шрифт:
— Ты слишком преувеличиваешь нашу правоверность, — усмехнулся Иван, — атавистическую веру в святость авторитетов. В конце концов мы никогда не устраивали аутодафе для еретиков.
Майкл скептически хмыкнул, скользнув взглядом по его напряженному лицу, потом примирительно сказал:
— Ты знаешь, я с детства не любил всякие торжественные церемонии, шеренги марширующих девиц во главе с тамбурмажором и прочую дребедень, хотя у нас это стойкая традиция, и никогда не верил в душеспасительность изречения, что, мол, в споре рождается истина. Его любят повторять выпускники школы, обожающие прописи.
— Когда-то Фрэнсис Бэкон взял на себя труд сопоставить полярные по смыслу народные пословицы — наверное, ему осточертели ссылки на здравый смысл. И что же получилось? — иронически улыбнулся Иван. — Каждая пословица по-своему была весьма убедительной. Где истина?
— Хотел бы я обнаружить среди этих истин хотя бы одну в защиту «Феникса», — отмахнулся Майкл от спора. — Мне он, признаться, действует на нервы.
— В свое время в Голландии сделали манекен-автомат для обучения стоматологов. Если студент ошибался и сверло бормашины входило в десну, автомат дергался в кресле, имитируя боль, а из десны выступала кровь, конечно, лишь имитация. Сопоставь этот примитивный автомат с «Фениксом».
— Утешение слабое, — буркнул Майкл. — Вы видите в «Фениксе» некое воплощение гуманизма, а я только вашу непомерную чувствительность.
— В этой чувствительности, Майкл, несгибаемый стержень — гуманизм, о котором ты такого невысокого мнения. Насилие никогда не достигает цели. И тебе эта аксиома нашей цивилизаций известна не хуже, чем мне, — спокойно отозвался Иван, закрывая пурпурную книгу. — Насилие сеет семена сопротивления, и какие всходы они дадут — неизвестно. Надо бы тебе поговорить с Васильевым, главным конструктором «Феникса». Может быть, он сумеет победить твой скепсис.
— Посмотрим, — снисходительно кивнул головой Майкл.
2
Высокий, подтянутый человек сидел на перекладине забора, опоясавшего луг, и, положив ноги на нижнюю планку, всматривался в крохотного жеребенка, резвившегося около матки. Пососав ее, требовательно подталкивая мордой в живот, жеребенок настороженно замирал, ловя широко раскрытыми, вздрагивающими ноздрями теплый луговой ветер, и, распушив хвост, носился по кругу, не отбегая далеко от кобылы. Иногда он устремлялся во всю прыть к жеребцу, который пасся поодаль, но тут же останавливался, взбрыкивая всеми четырьмя ногами в воздухе, и, когда жеребец недовольно поднимал голову, мчался обратно и с нарочитым испугом жался к теплому боку матери.
Человек довольно посмеивался, покачиваясь на перекладине, и так был поглощен созерцанием эволюций жеребенка, что не заметил подошедших, пока Иван не коснулся его плеча. Он порывисто обернулся и нахмурился:
— Что случилось?
— Алеша, представляю тебе Майкла, нашего американского гостя. Он тоже потомок лихих ковбоев, и вы, я полагаю, сумеете найти общий язык.
— Путаешь, Иван. Мои предки запорожские казаки, а не ковбои. А это существенная разница, — ответил Алексей, спрыгнул на землю и пожал руку Майклу.
— Да, да, — легко согласился Иван, — но во всяком случае ваши общие предки наверняка были кентаврами.
— Ты и не подозреваешь, до какой степени близок к истине, — усмехнулся Алексей. — Ну ладно. — Он повернулся к Майклу: — С какими целями ты к нам пожаловал?
— Цель у меня простая, — смущенно пригладил мальчишеские вихры гость. — Ваш Центр располагает уникальной аппаратурой, ваша генотека — уникальным подбором перфокарт по реконструкции исчезнувших видов. Мне хотелось ознакомиться с вашими работами.
— Что же, намерения благие, пойдемте потолкуем, — ответил Алексей, задумчиво взглянув напоследок на жеребенка.
— В нашей работе наметился определенный кризис, — продолжал Алексей, на ходу полуобернувшись к Майклу. — Мы реконструировали несколько живых существ, удивительно близких своим прототипам. Но дальнейшая судьба наших созданий не ясна — они стерильны. С гормональной настройкой организмов мы пока не справляемся, хотя вплотную подошли к решению этой задачи. Но каждое исследование вызывает сейчас излишне пристальное внимание. Ты выбрал, Майкл, не самый удачный момент для посещения.
— Я не планирую самостоятельного эксперимента, меня интересуют твои работы, Алексей, особенно реконструкция стеллеровой коровы. Она вызвала восхищение геноскульпторов Калифорнийского Центра. Правда, — с заминкой произнес Майкл — высказывались сомнения о целесообразности уклонения от размеров прототипа. Кроме того, ты сообщил ей агрессивность, как будто совсем ей не свойственную. Это сделано намеренно? Или…
— Никакой ошибки не было, Майкл, — прервал его Алексей. — Стеллерова корова погибла, потому что у нее слишком далеко был упрятан инстинкт самосохранения. А я извлек его оттуда на поверхность, и только. Я все-таки геноскульптор, а не копировщик в музее природы.
— Однако, насколько я знаю, к ней теперь трудно подступиться даже в лабораторных условиях.
— Мне она подчиняется не раздумывая, — ответил Алексей, — и это доступно каждому, кто проявит минимум терпения и внимания.
— Но ведь ты был около ее биологической колыбели, Алеша, — вмешался Иван, — и здесь сработал эффект запечатления.
— Не следует полагаться только на него. Это лишь преимущественное право, которое легко растерять, если смотреть на животное только как на подопытный объект.
— Прошу, Майкл, — сдержанно улыбнулся Алексей, открывая тяжелые двери Центра.
Пройдя просторный холл и коридор, они остановились у высокой медно-красной двери, яростно полыхавшей пурпуром в косых лучах солнца, которые проникали через застекленную крышу. На литом барельефе, украшавшем дверь, тянулись языки пламени, пытаясь сжечь бьющего крыльями Феникса, мучительно возникающего из праха.
Алексей набрал код входного пароля. Медленно, торжественно разошлись дверные панели, мгновенно сомкнувшись, когда они вошли.