«На суше и на море» - 72. Фантастика
Шрифт:
— Что же будем делать? — повторил свой вопрос Прохоров.
— Ждать, — решил Панкин.
— Кого?
— Экспедицию. Ученые, думаешь, зря едут?
— Пока ученые едут, нас с тобой эта пакость одолеет. Летит и летит. Управы на нее нет.
— Есть управа, — вмешался я. — Зря, что ли, прислали эту кучу огнетушителей? Знали что делали. Ну, а у нас выхода нет. Чем скорее начнем, тем меньше жертв.
— Не дам, — запротестовал Панкин. — Отвечать будете.
— Ответим, — сказал Прохоров, — а мешкать нельзя. Завтра с утра и начнем. Десяток лыж в деревне найдется. Охотники тоже.
К
— Ладно. На мой страх и риск. Берите. Только и я с вами.
Сафари с огнетушителями
На рассвете к подводной тропе вышли семеро охотников во главе с Прохоровым. У каждого под локтем болтался на охотничьем ремешке огнетушитель. Кто посильнее, взял два.
— Сафари на Венере, — сострил Панкин.
Никто не откликнулся. Только Прохоров, нащупав ногой тропу в осоке, сурово погрозил пальцем.
— Придержи язык, парень. Не на волка идем.
Болото встретило нас тем же сизоватым туманом, пронизывающей до костей сыростью, ядовитой зеленью осоки и дегтярной водой в широких, как пруды, бочажках. Пахло тиной и тухлыми яйцами.
— Сероводород, — пояснил всезнающий Панкин.
И опять никто не откликнулся. Только чмокали, тяжело разбрасывая грязь, сапоги, осторожно ступавшие по узкой хребтине тропы. Огневки не показывались. Или улетели, или спали где-нибудь в кипящей воде. Мы шарили глазами по сторонам, пытаясь отыскать в рассеивающемся тумане следы этих диковинных гейзеров, пока Прохоров, возглавляющий нашу цепочку, не крикнул:
— Справа кипит!
Я увидел то же самое, что и в первый раз: ржавая вода в бочажке кипела, как в чайнике, а затем что-то свернулось трубкой и двинулось к нам над стрелками опаленной осоки, словно на воздушной подушке.
Прохоров замешкался, но шедший за ним по пятам охотник успел нажать боек огнетушителя. Струя пены ударила прямо в центр огненной трубки. Она съежилась, сморщилась, сломалась, как смятая в руке сигарета. Пена буквально съедала самую ткань огневки. То, что могло стать огненно-багровым листом, потонуло в ржавой воде, словно старая грязная тряпка. Даже вода нигде не вспузырилась.
— Клево, — сказал охотник.
Настроение у всех поднялось. Прошлое ощущение беззащитности как рукой сняло. Уже не подводный горбыль тропы откликался на каждый шаг наш, а прогибавшиеся в холодной грязи самодельные лыжи-плетенки, да и близость острова уже ощущалась и в густоте окружающего тумана, как бы собирающегося сюда со всего болота, и в более частом кустарнике на кочках. Но ничто не выдавало присутствия поджидающего нас зверя. Да и можно ли было назвать это нечто зверем? Кто знает, может быть, на неведомой нам планете то был растительный организм вроде летающего цветка-мухоловки. Огонь внутри? А разве наша «крапива» не обжигает? Только природа ожога и его сила сделали эту летающую крапиву смертельно опасной.
Остров на болоте — клочок торфяной суши, окруженный вязкой ржавой топью с проплешинами осоки и ряски, яркой даже в эти белесые утренние часы. Солнце уже взошло, хотя из лесу его видно не было, но в хлопьях тумана на берегу уже проступали переплетения кустарника, почти черного по сравнению с болотной зеленью. Болото мелело, теряло вязкость, плетеные лыжи уходили под воду. Прохоров снял их и стоял по колено в грязи.
— Лыжи оставим вон на той горбинке, — он указал на полосу подсохшей рыжей грязи, полого подымающейся за его спиной к кустам, цеплявшим туман, как новогодняя елка вату.
— Отсюда начнем, сюда и вернемся. Пойдем в растяжку, полукольцом, как на зверя. Ничего не пропускай, какая бы пакость ни встретилась. Любую туши.
— А ежели не горит? — спросил кто-то.
— Все одно пропенивай.
Мы ринулись напрямик сквозь кусты, ломая и раздвигая их. Никакой внеземной жизни кругом — только цепкий таежный кустарник, продираться сквозь который с нашим необычным охотничьим снаряжением было адски трудно. Казалось, мы преодолевали проволочные заграждения на особо укрепленном участке. Все молчали, будто боясь неосторожно вырвавшимся словом насторожить врага.
И лишь тогда, когда кусты расступились под напором замшелых елей и лиственниц, Прохоров, тяжело вздохнув, проговорил:
— Не пойму что-то.
— Чего именно?
— Подлесок разросся. Всего три месяца назад по весне здесь лазил. Никакой чащи.
— Да и трава на луговине разрослась как подкормленная. В траве цветы — какие-то белые пучки на жирных стеблях, а между ними…
— Стой! — крикнул Прохоров.
Раздвигая цветы, на нас без всякой опоры медленно плыли в воздухе, а может быть, подпрыгивали, отталкиваясь от стеблей и листьев, желтые и синие «авоськи», в каких хозяйки приносят с базара зелень, только более емкие и редкие, с широкими переплетениями, словно у гамака. То сжимаясь, то раздуваясь, они приближались к нам совершенно бесшумно, как в любительском фильме, который не захотели или не сумели озвучить.
Первым ударил из огнетушителя Прохоров, потом я. Две струи пены смяли диковинные создания, спутали их плетенку и погасили цвет. Упали они в траву, рыжие, как ржавая вода в в болоте, и расползлись жижицей.
— Капут, — сказал Прохоров. — Подождем-поглядим, что это за сеточки. Может, еще выплывут. Сама паутина на мух идет.
— А где же мухи-то?
— Н-да… — огляделся Прохоров, — нет мошкары. Ни паука, ни комарика. И клещей твоих, должно быть, тоже нет.
Действительно, лес как вымер. Ни одной мошки не промелькнуло перед глазами, ни одной бабочки не вспорхнуло с цветка. Ни стрекота, ни цокота, ни птичьего свиста.
— Выделяют углекислоту в комплексе с аттрактантами, — сказал Панкин.
Все-таки он кое-что знал, этот новосибирский завхоз. Аттрактанты — это всего-навсего вещества, привлекающие насекомых. Я это знал, а Прохоров спрашивать не стал, только нахмурился: огнетушитель у Панкина по-прежнему болтался под локтем, а в руках сверкал линзами «Зоркий». Я уже давно приметил фотоаппарат, да помалкивал. Пока двух огнетушителей хватает — пусть щелкает. Ведь и ученой экспедиции надо что-то предъявить взамен живой «авоськи». Отловить ее, думаю, не мог бы самый опытный зверолов.