На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
Глубоко прорезав ледяной пласт сверху, напарники спустились на палубу. По-прежнему работая поочередно, они постепенно отделяли глыбу от стены надстройки. Подрезанный с трех сторон огромный пласт льда готов был оторваться и рухнуть в море.
Высокая водяная гора обрушилась на палубу. Матросы, не выпуская из рук трепещущие шланги, ухватились за леера, навалились на них грудью. Один Жозеф Бланшар увлекся и неосмотрительно оказался в стороне от леера. Волна накрыла-его, сбила с ног, приподняла и понесла по наклонной палубе к борту. Жозеф Бланшар выпустил шланг, отчаянно извернулся, стараясь ухватиться за привязывающий его линь.
В последний момент он весь выгнулся
Брошенный шланг, извиваясь подобно гигантской змее, бил крепкой струей кипятка по стене надстройки. И вдруг, повинуясь каким-то причудам бушующей в нем энергии, он резко повернулся и, извиваясь, пополз на оглушенного Жозефа Бланшара.
Прижавшийся к лееру Алеша заметил опасность и подоспел вовремя. Ударом ноги он отбросил взбесившийся шланг в сторону от оглушенного напарника.
Жозеф Бланшар поднялся. Подхватил шланг. Перебирая рукавицами по брезентовому рукаву, подтянул к себе наконечник. Укрощенный шланг снова обрушил свою ярость на лед.
Алеша заметил неточные движения механика. Придерживаясь за леер, подобрался к нему и показал знаками, чтобы тот сходил погреться. Жозеф Бланшар отрицательно качнул головой и даже шланга не отдал. Алеша увидел, что струя бьет мимо широкой уже прорези, разделяющей стену и лед. Недолго думая, он силой отобрал шланг из ослабевших рук механика и крикнул.
— Ступай, погрейся. А то вылетишь за борт…
А сам, широко расставив ноги, прочно привалился спиной к степе и направил струю в прорезь.
— Петр Андреевич! — позвал Морозов.
Петр Андреевич оглянулся. У тамбура ожидали очереди последние три матроса. Один из них тянул линию переносного телефона. Теперь можно было оставить палубу.
За свою долгую и нелегкую морскую службу Петр Андреевич прошел серьезную школу, научился сдерживать свои чувства, не давать им волю на глазах у подчиненных. Но сегодня в трюме чужого парохода его все сильнее охватывало опасение, что матросы заметят, как он борется с растущим в нем беспокойством. Для тревоги были серьезные основания. Каждый удар волны в гулком трюме звучал как предвестник близкой катастрофы. Слышалось, как приближается она с нарастающим рокочущим звуком, коротко замирает и с громким шипением обрушивается на пароход. После первого протяжного грохота долго еще звучали в трюме отголоски могучего удара. А когда они замирали, сперва робко, потом все сильнее слышались всплески и журчание воды за бортом, над головой, у шпигатов и под ногами, в балластных цистернах, расположенных между первым и вторым днищами парохода. Порой казалось, что вода уже прорвалась в трюм и сейчас хлынет могучим потоком, разбрасывая по пути людей, ящики, бревна.
Матросы не успели подумать об опасности. У выхода из шахты их встречали боцман и Беллерсхайм и сразу направляли на рабочие места. Несколько человек принялись чинить изломанные грузовые отсеки. Остальные, умело действуя вымбовками — недлинными, но прочными шестами, разбирали свалившиеся в центр трюма бревна и ящики.
Иван Акимович критически посматривал на работающих. Потом он не выдержал. Подошел к Тони Мерчу. Попробовал объяснить, что такая перегрузка займет слишком много времени. Поднять на блоке тяжелый ящик и уложить его на место — большой труд. А сколько придется переместить их, чтобы уменьшить крен?
Тони Мерч не дослушал его и недовольно отмахнулся.
— Ты пойми меня, моржовая голова! — горячился Иван Акимович. — Таким-то макаром, вручную, мы все эти тонны перекидаем не раньше, чем к морковкину заговенью.
Тони Мерч стоял с деревянным лицом, словно не слышал ничего.
— Штурман! — окликнул Иван Акимович Морозова, — Растолкуй хоть ты лупоглазому…
Но Тони Мерч, не слушая никого, направился к работающим.
— Два боцмана в одном трюме… — усмехнулся Морозов. — Это похуже, чем два кота в мешке.
Петр Андреевич не ответил на шутку штурмана. Странно чувствовал он себя в недрах чужого парохода. Трюм делился на отсеки из толстых досок, укрепленных на опорах — четырехгранных дубовых брусах. Между отсеками, по центру, оставалось свободное пространство. Как объяснил капитан, здесь стояли выгруженные в Исландии автокраны. Перегородки правого отсека не выдержали натиска бури, обрушились. Сброшенные качкой ящики и бревна завалили пустой центр трюма, отчего загрузка правого борта резко уменьшилась, и пароход накренился налево. Дальше качка усугубила положение, смещая все больше груза на левую сторону.
Пока Петр Андреевич присматривался, размышляя, как бы получше организовать перегрузку, Иван Акимович перехватил вышедших из шахты двух матросов и принялся горячо втолковывать им что-то, действуя, впрочем, больше руками, чем словами.
Морозов изнывал от сознания, что стоит безучастным свидетелем, когда дорога каждая пара рук. Он понимал, что вмешиваться в распоряжения Тони Мерча или даже советовать ему не следовало. Опытный боцман знает, как перегружать трюм лучше, чем молодой штурман. Но и оставаться сочувствующим наблюдателем было невозможно. Он сбросил куртку и присоединился к Ивану Акимовичу.
Петр Андреевич проводил его взглядом, но ничего не сказал. Ему и самому хотелось присоединиться к работающим Конечно, его положение куда сложнее, чем у Ивана Акимовича или даже у Морозова. Не уронит ли он достоинство начальника спасательной команды, ворочая с матросами ящики? Ведь ни один из штурманов «Гертруды» не пошел в трюм. Но сколько же можно так сидеть в стороне? Перегрузка будет продолжаться не час и не два. Да за это время матросы к нему всякое уважение потеряют. «Я начальствую в советской спасательной команде, — решил Петр Андреевич. — Для меня их отношения с матросами не обязательны. Пускай думают и говорят что хотят». И он направился за Морозовым.
Иван Акимович искренне обрадовался неожиданному подкреплению. Много ли сделаешь с людьми, не понимая их, хотя бы они и хотели всей душой помочь тебе? А тут такая помощь — две пары рук, да еще и переводчик!..
Пока внизу разбирали завал, Иван Акимович со своими людьми соорудил грубое подобие подвесной дороги. От борта к борту протянули стальной трос. С приподнятого правого борта закрепили его за рым [6] , а на притоплеппом левом борту подняли повыше. Подвешенный на блоке к наклонному тросу ящик, увлекаемый собственной тяжестью, скользил с перегруженного левого борта на правый. Там его подхватывали матросы и надежно крепили в штабеле. Труднее всего оказалось придерживать скользящий на блоке ящик оттяжками из пенькового троса. Но и с этим справились умелые руки матросов. Обмотали они оттяжки вокруг стоечного бруса и теперь без особого напряжения сдерживали любой рывок качки.
6
Рым — кольцо в борту для крепления грузов.