На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
Концерт окончен. Гостей угощают жареной рыбой нынешнего улова. Но разве это рыба? Это нежнейшая, тающая во рту, совсем необычного вкуса пища! Да, это рыба. Енисейский омуль…
— Иван Федорович! — говорю я, уже прощаясь. — Скажите, пожалуйста, кто такие вербованные?
Председатель лукаво смеется, потом лицо его становится серьезным.
— У нас в Сибири с рабочей силой где избыток, где недостача.
Мы оба смеемся. Вот так-с!
…Шторм все сильнее. Командир решил отстояться. Зашли за остров и встали на якорь. Но — качает! Актеры лежат в каютах и стонут.
Я через силу сижу в кают-компании. Здесь играют в домино. Замполит с сожалением смотрит на свои костяшки: «Ах, я его так любила, так любила, он меня тоже обожал!» — и трах по столу! Ведь не так важно хорошо сыграть, главное громко стукнуть! Линолеумный стол весь в боевых ранениях от этих хлопков.
Между прочим, во время войны в кают-компании помещалась операционная, на этом самом столе оперировали раненых. Об этом напоминают висящие по углам неоновые лампы-юпитеры, ныне бездействующие.
— Вас просят подняться в рубку, — говорит мне появившийся в дверях матрос.
Подымаюсь. В рубке с командиром корабля разговаривает насквозь промокший незнакомый человек.
— Вот спросите товарища писателя, — говорит незнакомец. — Я уверен, он поддержит меня. Потому что знает, как живет здесь парод!
«Товарищ писатель» в недоумении вглядывается в незнакомца. В чем дело? Кто это?
— Да не могу я! — отговаривается командир. — Через два часа как из пушки должны тронуться.
— Через два часа нам не тронуться! Глядите, как шторм разыгрывается! А если и решите тронуться, посигнальте, и я в ту же минуту прерву сеанс и привезу вам ленту.
— Прервешь?
— Что же делать! Прерву. Только вы еще долго отстаиваться будете! Я у вас все кинокартины по одной переберу, вот увидите! Если бы вы только знали, что это для людей значит новую картину поглядеть. Это же — праздник! И я объявлю, что это, мол, морячки нам картину дали!
— Да не льсти ты! — отмахивается командир и обращается ко мне. — Ну, что делать?
— А как он довезет ленту? — говорю я, с ужасом глядя на разбушевавшийся Енисей.
— Довезет!
— Тогда, конечно, надо дать! Новый фильм — это действительно праздник! И в случае чего, начальство с этим посчитается…
— А вы, товарищ писатель, в случае чего, тоже поддержите.
Я с готовностью киваю. Но командир все неспокоен: а вдруг механик вправду утопит ленту?
Человек в отчаянии лезет за пазуху, протягивает командиру коричневую книжечку. На ней золотыми буквами написано: «Лучший киномеханик Красноярского края». Пока матросы перематывают ленту, счастливый киномеханик рассказывает:
— В СССР каждый житель, хоть города, хоть тундры, должен посетить кино шесть с половиной раз в год. Такой план. А у пас в том году вышло по девяти с половиной на человека. За это мы грамоту Министерства культуры получили. А в этом году мы наметили, чтоб тринадцать с половиной…
— Ну, вот, — замечает командир, — если посигналю, прерывай сеанс. Это и будет половина.
Коробки с кинолентами осторожно
Надо сказать, что этот киномеханик, этот энтузиаст, действительно перебрал по одному имевшиеся на корабле фильмы. Шторм продолжался двое суток, и он на своем тузике несколько раз подходил к кораблю. Я записала ого имя — Романов Владимир Иванович.
Шторм продолжается. Ветер порывами до 11–12 баллов. Снег, дождь. Окна гостиницы заледенели, и сквозь них трудно разглядеть бухту, где отстаиваются — повернулись по вотру и притихли — корабли. В поселке ни одного моряка. Впрочем, на улице вообще никого, дождь на лету превращается в лед. Пронзительно воет и гудит ветер.
— Запела пурга, — жалуется «хозяйка гостиницы». — Этак-то всю зиму!
«Ну и пускай! — думаю я. — Самое главное — я уже на суше».
Я лежу на кровати. В ногах у меня, привалившись, сидит Вера, моя соседка по комнате. Ей 30 лет, она высокая, темная и сероглазая, немножко грубоватая, прямая, так и осталась в ней комсомольская ухватка. Только что она рассказала мне, как неудачно складывается ее командировка на Диксон: приехала в какую-то организацию с ревизией, а главный бухгалтер не допускает ее к проверке документации. Самодур, и все: она с ним поругалась, он и не допускает. Она дала телеграмму в Красноярск, но из-за шторма телеграмма все еще не отправлена, лежит на почте. Она волнуется и каждый день все больше ругается с бухгалтером. Не может же она уезжать ни с чем, одна дорога три семьсот! Разве ж можно так пускать на ветер государственные деньги!..
Я киваю, а сама лениво думаю: «Интересно, а как бы ты отсюда уехала?» Я-то уж неделю жду оказии…
Третья обитательница нашей комнаты Люба (она недавно приехала и работает в загсе) перед зеркалом накручивает волосы на бигуди и негромко поет:
…Не послушалась она Матери совета И пустилась с моряком В край белого света.— А я мать-одиночка, — неожиданно говорит Вера. — Славика-то я одна ращу, без отца. Честное слово.
Люба замерла и в зеркало смотрит на Веру.
— Надо же! — продолжает Вера. — Семь лет дружили, такая любовь была, водой не разлить, а как забеременела, отрекся и, как ножом отрезало, ни разу не показался. Ну, что ж, думаю, если ты подлый человек, я ребенку и матерью и отцом буду. Вот, Люба, станешь замуж выходить, сто раз человека обсмотри.
Люба часто-часто кивает.
Приходит хозяйка гостиницы и сообщает, что ветром свалило метеовышку.
Воет, скулит пурга…
— К нашим-то гидрографам, — продолжает хозяйка, — гость пришел, Казанцев Василий Павлович, старший механик с гидробота «Бурный». Может, слышали имя? Его вся Арктика знает и благодарит. Как же! Бывало, лед бурят бурмашиной 15 минут, а он какие-то шарики-подшипники приспособил, и теперь за 15 секунд скважину пробуривают. А минуты-то эти на морозе, под ветром…