На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
Вот и стадо. Это личные олени колхозников. Нежные важенки, трогательные телята, величественные быки. Олени совсем ручные, я хожу среди стада, глажу телят, кормлю их взятым с собой присоленым хлебом. Большой белый бык снисходительно следит за мной. Рога у оленей бархатные, мягкие…
Живет Майко с женой Гули в палатке, а неподалеку на холме стоит их пустой балок. Сейчас ведь лето! У Майко гостит Жарок, молодой охотник. Увидев меня, он поворачивается и уходит в тундру. Это удивляет меня, мы с Жарком знакомы, он лежал в больнице, и мы с ним не раз разговаривали.
Майко прекрасно говорит по-русски. Оказывается, где он только не учился! И школу колхозных кадров окончил (на председателя учился), и курсы оленеводов, и комсомольских работников! Два года работал вторым секретарем райкома комсомола.
— А теперь работаете пастухом? — осторожно спрашиваю я.
— А меня отовсюду выгоняли! — смеется Майко. — За пьянку!
Ну, веселого-то тут мало…
Возвращается Жарок. Он принес мне из тундры несколько ярких, как огоньки, цветков. Эти цветы так и называются — «жарки»… Его тезки.
— Не слышали, — опрашивает меня Майко, — в Дудинке собирались сельскохозяйственный техникум открывать, откроют в этом году? Хочу поступить.
— На заочное отделение?
— Зачем? На очное. Стипендию дадут, питание, обмундирование, буду на полном государственном обеспечении!
Я взглядываю на Жарка. Он покраснел и смотрит в сторону.
Обратно я решаю идти пешком. Только не тундрой, а берегом. До Енисея меня провожают все трое: Майко, Гули, Жарок, потом Майко и Гули возвращаются. Мы с Жарком разговариваем о ненецком языке.
— В ненецком языке много русских слов, — говорит Жарок.
— Новые слова — «журнал», «книга», «агитпункт»?
— Да. И «сахар», «масло», «товар», «консервы». Раньше ненцы таких слов не знали. А «водка», «соль», «табак» — знали. Купцы завозили. И эти слова есть в ненецком языке.
— Вы дружите с Майко, Жарок?
— Нет. Он же стиляга.
От неожиданности я останавливаюсь. Майко не носит ультраузких брюк, он, вероятно, не знает о существовании рок-н-ролла, одет он в одежды из оленьих шкур, и все-таки он несомненно стиляга.
— Почему его всюду посылают учиться?
Жарок медлит с ответом.
— Неправильно это. Теперь поняли. Знаете, хороший работник в колхозе нужен, его на несколько лет отпускать жалко… Да и не каждый может поехать — стариков кормить надо. А Майко все равно…
— Вы охотник, Жарок. На кого вы любите охотиться?
— Я добываю любого зверя. Но бить люблю волка.
Мы идем вдоль Енисея. Берег здесь напоминает крымский: он обрывист, порос колючей травой, то там, то здесь — на уступах — видны кусты ромашки или колокольчика. А у воды — песок, галька или, такой же как в Крыму, обкатанный серый булыжник. Попадаются вымытые рекой добела оленьи рога.
Вдоль кромки прибоя лентой лежит вынесенный волнами сухой лес. Енисей сплавляет
Я поворачиваюсь к тундре лицом. И вдруг замечаю, как неповторимо прекрасна эта плавная линия холмов, как увязана с серебристым небом эта оливковая, серебристо-зеленая земля. Я представляю эти холмы, покрытые мягкой пеленой снега. В руках у меня жарки — яркие цветы тундры…
— Вам радиограмма! — встречает меня Николай Николаевич.
— A-а! Это с «Чкалова»! Следующим рейсом они заберут меня отсюда.
«Рейс отменен ввиду шторма. Добирайтесь Дудинку».
Вот это да!
Мы с Леночкой в гостях у доктора. Жена доктора Дзидра Карловна угощает нас полярным деликатесом: пирогами с зеленым луком. Лук и редис она выращивает на завалинке дома, за это ее прозвали «Мичуриным». Здесь это новость.
Дзидре Карловне лет сорок с небольшим, она худощавая блондинка с бледно-голубыми глазами, очень молчаливая.
Черная сибирская лайка ласкается ко мне..
— Как ее зовут? — спрашиваю я, давая собаке сахар.
— Лайма.
— Счастье? — улыбаюсь я.
— Вы говорите по-латышски? — вскидывается Дзидра Карловна.
Я не говорю по-латышски, но жена доктора утешена уже тем, что я бывала на Рижском взморье. Она уехала оттуда давно…
— Она была ссыльная, а я нет, — неожиданно говорит доктор. — И все равно пошел в органы и сказал: «Беру!»
Воцаряется неловкое молчание. Наверно, так и было, но зачем он говорит об этом? И уж наверняка не в первый раз…
— А вы не работаете? — спрашиваю я жену доктора.
Лена под столом толкает меня. Но уже поздно.
— Я прежде работала, — тихо говорит Дзидра Карловна. — Я — операционная сестра. Но с тех пор, как вышла замуж… Теперь я ухаживаю за мужем.
Иван Алексеевич кивает: он разрешает за собой ухаживать.
— Но вы ведь давно освобождены. Почему же вы не возвращаетесь на родину?
Опять толчок под столом. И опять поздно.
— Иван Алексеевич говорит, до пенсии надо здесь жить. Тогда пенсия будет высокая…
— Да, — посмеиваясь, подтверждает доктор. — Мы — полярники. Нам пенсия полагается раньше и больше. Вот выйдет стаж — тогда мы и заживем! Уедем, конечно! Только я думаю, лучше на юг ехать. Купим где-нибудь под Сочи дачу, разведем сад…
Дзидра Карловна молчит. Мне вспоминается: «кто живет, а кто отживает!»
…Осетров, пойманных в Енисее, солят (посыпают солью или заливают тузлуком, водным раствором соли), затем через два-четыре-шесть дней (мало-, средне- и сильносоленая рыба) вялят: разрезают на куски и вывешивают на солнце и ветер. (Под крышами у чердачных окоп набиты крючья, там рыба и подвешивается.) Провисев так дней пять — рыба готова. А можно после этого еще и коптить ее. Но она и так вкусная! Только жирна! Никогда не представляла, какой осетр жирный!