На суше и на море. 1962. Выпуск 3

Василевский Лев Петрович

СКОТТ И АМУНДСЕН

Нансен был убежден, что возьми он с собой больше собак, то наверняка бы дошел до Северного полюса. Это убеждение передалось и его другу, поэту Бьернсону. Выступая на самом большом митинге в истории страны, на площади у крепости Акерсхюс, перед народом, собравшимся встретить Нансена и его команду, он обронил шутку:

— Нансен указал путь к Северному полюсу, и теперь достижение его — лишь собачий вопрос…

Однако поэт на этом же митинге, обращаясь к членам экспедиции, воскликнул: «Примите наше спасибо за то, что вы в меру сил потрудились во славу и честь Норвегии, за то, что умножили богатство страны, умножив в народе любовь к пей и веру

народа в собственные силы, за все то, что вы сделали для науки, и за то, что превратили нас на время как бы в одну семью, счастливую общим счастьем!»

Забывая обо всем этом, некоторые, отметая в сторону все высокие свойства человеческого характера тех, кто вышел победителем в ледяных пустынях мрачного царства Нифлехейм, хотели всю честь приписать собакам!

Экспедиция Амундсена, опередив английскую экспедицию Скотта [20] , подняла свой флаг на Южном полюсе. Скотт со своими спутниками погиб на обратном пути с полюса. Амундсен с друзьями вернулся жив, невредим и здоров.

И вот на обеде в Лондоне, данном в Королевском географическом обществе в честь Руала Амундсена, раздраженный неудачен английской экспедиции, будучи не в состоянии отрицать личные заслуги норвежца, председательствующий сделал все, чтобы умалить его подвиг, и в своей речи, отметив роль собак в благополучном исходе экспедиции Амундсена, нагрубил, закончив свой спич словами:

20

Роберт Скотт (1868–1912) — английский полярный исследователь, возглавлял две экспедиции в Антарктику. — Прим. ред.

— Позволю себе поэтому предложить прокричать троекратное ура в честь собак!

Сей оратор позволял себе хамские выходки и по отношению к нам, к Советской стране. Помню многолюдные демонстрации на улицах Петрограда с протестом против его ультиматума, помню, как мы сжигали соломенную куклу, изображавшую лорда Керзона…

Все это мне снова пришло на память, когда поезд, шедший из Осло в Берген, остановился на станции Финсе, расположенной в горах выше всех железнодорожных станций Старого Света. Почти вплотную подойдя к ней, обрывались льды знаменитого Хардангерского глетчера. Рядом со станционной платформой высилась среди камней скульптура человека сурового вида. Прочитав надпись на постаменте о том, что передо мной памятник Роберту Фалькону Скотту, я, признаюсь, был сначала немного удивлен.

Оказывается, здесь, в Финсе, со своими верными спутниками, перед тем как отправиться в роковой для них поход к Южному полюсу, жил и тренировался этот даже в неудачах замечательный своей волей и выдержкой исследователь Антарктики.

«Нет, не лорд Керзон, а норвежцы поставили памятник побежденному ими сопернику. Как это хорошо!» — радовался я их душевному благородству. А поезд в это время через бесчисленные туннели и горные мосты уносил меня к Бергену, к морю.

Недели через две намного севернее полярного круга, в Тромсе, неподалеку от того места, откуда знаменитый норвежец стартовал в свой последний, без возврата, полет, я увидел и памятник победителю. Широко, как матросы при качке, расставив ноги в унтах, в длинной малице с меховым воротником, с непокрытой головой, в свете ночного незаходящего солнца стоял бронзовый Амундсен — капитан ледовых морей, устремив свой орлий взор в даль, в сторону океана.

И в том, что памятник англичанину Скотту воздвигнут в Норвегии, и в том, что памятник Амундсену — национальному герою — поставлен не в столице, а в Тромсе, и не в память об апогее его жизни — открытии Южного полюса, а о том часе,

когда этот немолодой ужо, прославленный человек, стремясь спасти терпящую бедствие во льдах итальянскую экспедицию, рванулся в заведомо неподготовленный полет и погиб, «душу отдав за други своя», — мне думается, отразились те стороны «норвежского характера», которые делают Норвегию такой близкой нашему сердцу.

Эти же черты можно увидеть в прощании Нансена с другом своим, капитаном «Фрама» — Отто Свердрупом, в непроглядной полярной ночи, невдалеке от вмерзшего во льды «Фрама».

Нансен уходил с Иохапсеном пешком к Северному полюсу. Когда он выйдет, где и вообще выйдет ли когда-нибудь — было, как говорится, одному богу известно. Свердруп оставался капитаном на дрейфующем «Фраме». Когда окончится дрейф и выйдет ли когда-нибудь «Фрам» на чистую воду, вернется ли домой из этой самоубийственной, как уверяли многие ученые, экспедиции — тоже никому по было ведомо.

Свердруп проводил своего друга несколько километров по торосам, и когда ему уже надо было возвращаться на «Фрам», а Нансену дальше идти на север, Свердруп сел на край парт и спросил, не думает ли Нансен после возвращения домой отправиться к Южному полюсу?

— Я надеюсь, что ты дождешься сначала моего возвращения! — тихо сказал Свердруп.

На Южный полюс Нансен не взял друга только потому., что великодушно уступил свой «Фрам» для этой экспедиции Амундсену.

В этой застенчивой просьбе быть вместе в неимоверных трудах и лишениях, осуществляя новую мечту, в этом вечном стремлении вперед — фрам — мне кажется, сказались лучшие черты норвежского национального характера.

Весь состав экипажа к<Фрама» свидетельствовал о том, что выдержка и самоотверженность полярных исследователей — свойство народное. Пусть первые десять человек Нансен отобрал из сотен желающих, но ведь, когда экипаж уже был укомплектован и оставалась свободной одна только вакансия кочегара, пришел двадцатишестилетний студент Фредерик Йохансен, лейтенант, ушедший из армии, чтобы учиться в университете, чемпион Европы по гимнастике. Ну что ж, что других вакансий нет, он согласен работать кочегаром. Этот лейтенант, студент, гимнаст, кочегар, и стал тем вторым человеком, с которым Нансен отправился на санях от вмерзшего во льды «Фрама» пешком к Северному полюсу.

А по пути в Тромсе «случайно» в половине девятого утра на «Фрам» поднялся говорливый весельчак Берндт Бентсен «переговорить» с Нансеном, а через полтора часа его, удовлетворенного разговором, штурмана, вступившего в экипаж в ранге простого матроса, «Фрам» уносил в открытое море, в многолетнее полярное путешествие.

Столько было норвежцев, желающих разделить труды и участь Нансена, и столько среди них достойных!

— И среди тех, кто был в этих экспедициях, только двое не норвежцы — Александр Кучин и Геннадий Олонкин, — говорит Адам.

— Ну что ж, я рад, что и при всем различии нашей истории есть сходство в характере норвежцев и русских, что не только страны наши, но и сердца рядом! — отвечаю я.

Мы разглядываем текст первой телеграммы, которую послал из Барде Нансен, сообщая о том, что он вернулся после трехлетних скитаний в безвестности и «ожидает скорого возвращения «Фрама».

Нансен вспоминал о том, как, высадившись на пристани, никем не узнанный, он пришел на телеграф, положил на конторку солидную пачку (несколько десятков) телеграмм и сказал, что некоторые телеграммы ему бы хотелось отправить возможно скорее. Почтмейстер пытливо поглядел сначала на на него, потом на пачку, спокойно взял ее, но как только-взгляд упал на подпись под телеграммой, лежавшей сверху, выражение его лица изменилось. Он сердечно приветствовал Нансена и поздравил его со счастливым возвращением домой.