На своей земле. Молодая проза Оренбуржья
Шрифт:
А назавтра еще предстояло пережить воскресенье, день, который Мария особенно не любила. Тошно было вспоминать, как матерился и привередничал по утрам Семен, прежде чем взяться за работу по дому, как старался опять все свалить на нее. Так-то и пусть бы, привыкшая, только бы не мучиться чужим стыдом, самым неловким и постыдным, Мария злилась тогда на себя, а это, как щепка в глазу, мешало ей делать самую привычную работу.
С некоторых пор помощником ей сделался зять, но тот и по воскресеньям ненадолго вылезал из своей школы. Мария радовалась, что хоть Верка, бог даст, проживет по-человечески.
И хотя день для нее заканчивался
Стараясь сбить непрошеные мысли, отвлечься, она подумала о пропавшем сне и прислушалась к тихо верещавшему на стене динамику, чтобы узнать, сколько времени.
Что такое счастье, кто ответит? Люди все по-разному го-во-ря-ят, —пел мужской голос, и Мария сообразила, что идет уже, наверное, двенадцатый час. Она повернулась на своем краешке перины на другой бок, притихла, но назойливые мысли опять вернулись к ней, усиливая смуту в душе и сомнения. Мария чувствовала, что в чем-то ей непременно надо было разобраться, разобраться самой, коль о своей жизни задумалась, но она не умела этого делать. Вроде не хватало какой-то малости, но и сил не было. Может быть, завтра этих сомнений уже не будет, может, просто забудутся они во сне, в привычных заботах, но как сейчас нехорошо от них, господи...
Мария потянула повыше одеяло, и Семен рядом тяжело, с хмельным стоном повернулся на спину. Сейчас рот его приоткроется, и он захрапит с обычным своим хлюпаньем в горле, а она будет лежать рядом, с силой сжимать веки и не сметь потревожить его.
А к четырем часам уж надо бежать на ферму.
ЯБЛОНЬКА
«Иди и сгинь там, под своим трактором!» — крикнула вслед Розка, когда Витюха уходил утром в мастерские.
Тогда ему, голодному и невыспавшемуся, хотелось задержаться и сказать, кое-что такое, от чего жена вмиг бы задумалась, но он только дверью хлопнул, когда выходил. И правильно сделал вообще-то: вечер был таким славным, что было бы жалко не заметить его.
Теперь совесть у Витюхи была чиста — закончен полуторамесячный ремонт, и тихие светлые сумерки, в которых растворились и Ракитянка, и подступавший к крайним домам увал, он встретил открыто и облегченно.
Выйдя из ворот мастерских, Витюха, вместе с пылью, отряхнул с себя запахи машин и масел и словно бы впервые в жизни вздохнул легкий и одухотворенный весенний воздух.
— Во как во! — ухмыльнулся он по привычке и смутился потому, что рядом никого не было.
Сторож дед Савелий по неизвестной причине на караул опаздывал, и Витюха откровенно пожалел об этом. Самое время бы поговорить с кем-нибудь спокойно и задушевно, без этих железок, рублей, баб и скотины.
«Иди и сгинь там...» — вспомнилось опять не к месту, и Витюха, мельком взглянув на свою обычную дорогу домой, задворками, не спеша, закуривая на ходу, направился совсем в другую сторону, туда, где текла Ракитянка.
Он еще не видел воды, но уже почувствовал, как запахло рыбой, солодковым корнем, преснотой приставших к берегу льдин и совсем уж по-детски — дальними странами. Витюха шел и, может быть, впервые за весь ремонт ни о чем таком не думал. Просто смотрел на полую воду, курил и с удовольствием ощущал сладкую истому, щекотавшую ступни ног и мозолистые ладони. Хорошо было бы поздороваться с кем-нибудь, но обжитый еще до разлива берег уже обезлюдел, по дворам ужинали.
И вдруг из-под самых сапог на берег выскочил пацаненок.
— Дядь Вить, — закричал, — иди глянь, какого папка судака поймал!
Витюха шагнул к обрыву и с удивлением обнаружил внизу семейство Ваняки Зотова, все шесть душ. Даже Варвара шлепала за своим мужичьем с ведерком.
— Во как угораздило! — просиял Ваняка, встряхивая крепко зажатой рыбиной.
— А сачок тюлевый! — загалдела ребятня.
— А мамка еще давать не хотела!
— Ну вас, — отмахнулась Варвара, — всего одну и поймали-то.
— Так ниче, да вот крошка — того гляди снасть порвешь, — пожалился Ваняка, укладывая рыбину.
— Какая крошка? — не понял Витюха.
— Да вон... Ну-ка, тише вы!
Ребятня приумолкла, и Витюха вдруг услышал ясный хрустальный перезвон, доносившийся, казалось, со всей поверхности мутной воды. Шумели затопленные до самых верхушек кусты чернотала, булькали, торопясь куда-то, водовороты на середине речки, а этот перезвон, спокойный и веселый, никуда не спешил. Словно рой стеклянных комаров повис над Ракитянкой.
— Ледышечки, а как бубенчики прям, — тихо проговорила Варвара.
Витюха с удивлением глянул на нее и вдруг заторопился.
— Ну, давай, рыбачь, — коротко бросил он и пошел прочь от берега.
— Где пропадал-то? — еще из горницы заговорила Розка. — Привязали там, наверное. Иди Ваську кликни.
Но Васька пришел сам, в грязи по самые уши.
— Мам, я заявился! — сообщил с порога.
— Силы небесные! — ужаснулась мать. — Люди днем с огнем грязь ищут, а этот явился! Где тебя только черти носили. У-ух, отцовская вся порода!
Она подхватилась с Васькой в сени, оттирать да отмывать его, и Витюха, стоя в прихожке, опять услышал Варвару. «Ледышечки, а как бубенчики прям». И в тесной и темной прихожке вдруг пахнуло речной свежестью, и тихий звон пошел из углов, заставленных весенней обувкой.
— Все шлюндаешь, — выговаривала в сенях Розка, — а уроки опять не выучил. У-ух! Вырастешь, как отец, расхлебаем.
Витюха повесил телогрейку и ушел на кухню.
А за ужином все молчали. Так было не всегда, и Витюха не переносил этого. Ничего не случилось, что ли? А его ремонт? А Васькина двойка по чтению, думает он ее исправлять или нет? Да мало ли... Но — молчали. Из-за утренней ругачки, что ли? Да сделает он все. Подумаешь, навоз на огород не завез. Так и трактора тогда не было...
Витюха первым положил ложку и вылез из-за стола.
Перемыв тарелки, Розка занялась своей косой, а Витюхе оказала:
— Нынче на диване ложись. Я завтра выходная, позорюю хоть.
Витюха, сидевший на этом самом диване, кивнул и вдруг спросил:
— А у нас, случайно, тюли нет лишней?
— На что это?
— Да ладно, это я так, — стушевался Витюха и полез за сигаретами.
Розка усмехнулась и недовольно сказала:
— Садить теперь, кажись, и на улице можно.
Не одеваясь, Витюха вышел во двор, зажег спичку. Крохотное пламя на вытянутой руке стояло ровно и послушно сжалось у самых пальцев. Чурюкал через двор невидимый ручеек, корова вздыхала длинно и облегченно. Витюха закурил.