На своей земле. Молодая проза Оренбуржья
Шрифт:
Тут же, около раздевалки, разговаривали две доярки, видно, знакомые, но из разных хозяйств, и Мария мельком услышала, как помянули они какую-то Феклушу, оставшуюся дома с ребенком...
Но ведь многие остались дома не только из-за уважительных причин! Вместе с Марией работали двадцать доярок, а приехали сюда только они, четверо. Но и у тех, кто в передовики не вышел, были такие же «батрачки» и надои им так же зачисляли, однако ж... Ну, кричали вчера, когда объявили им про совещание, что, мол, просто подобрались у них группы путевые, но это уже так, по-бабьи. Мало
Выходило, что смысл в этом празднике есть все же и гордиться чем — тоже было.
— ...А ты думаешь как, — услышала рядам Мария. — Восьмиклассники чуть не целый гурт доят, а молоко на нас пишется! Мне, прям, как вспомню, не по себе аж за столом сидеть.
— И была тебе нужда голову забивать!
— Да как же?..
Мария с интересом оглядела доярок, а про себя усмехнулась. Шевелите, бабы, мозгами, шевелите!
Но потом, когда Нинка, Настя и Ксения вернулись, Марии уже было неловко и вспоминать о своей «умственной» работе, и хорошо, что еще ни с кем не успела поделиться бестолковыми своими сомнениями.
С перерыва их никто не зазывал на места, и продолжили, когда все собрались сами. На сцене теперь стоял стол, а на нем по порядку, по стопочкам, разложены листы, книжки и цветные пакеты. Начались награждения.
В ожидании своей очереди Мария не томилась, но, когда назвали ее фамилию, в груди у нее словно остановилось что-то. Ей первой из березовских повесили через плечо широкую красную ленту со словами «лучшая доярка района», а Семенов, крепко встряхивая руку, вручил Почетную грамоту в твердой красной обложке и памятную фотографию, где в правом нижнем углу была и Мария, переснятая с паспортной карточки.
— Спасибо за труд! — отчетливо произнес Семенов.
— Спасибо и вам, — прерывающимся голосом сказала Мария. — В этом году буду работать еще лучше, — так благодарили все, и многим это давалось очень легко и просто, а у Марии ноги подкашивались, когда говорила.
Она уже повернулась, чтобы идти на место, но ее задержали и вручили еще диплом районной газеты и хрустящий целлофановый пакет.
— Носите на здоровье, Мария Кузьминична, — сказал Семенов.
И собственное имя-отчество доконало Марию, она всхлипнула, заулыбалась сквозь слезы, но больше сказать ничего не могла. Понимающе улыбаясь, Семенов приобнял ее за плечи и не торопясь проводил до места. Из-за стола им аплодировали, поворачивались вслед, и Марии было стыдно, и неловко, и хорошо. Почувствовав под собой стул, она обмякла вся, но тут же, спохватившись, стала вытирать заскорузлыми пальцами глаза и, словно издалека, услышала Настю:
— Мань, да ты чего? Ты глянь, какую кофту отхватила! Ну-у...
Награждения продолжались еще долго, и Мария успела прийти в себя. Лицо у нее горело, но неловкости она уже не чувствовала. Стала хлопать вместе со всеми и, осторожно поворачивая пакет, разглядела кофту, коричневую, с розовой каемкой на воротнике. На коричневое платье такую, пожалуй, что не наденешь. Ну и ладно! Есть еще дома зятев отрез...
После награждения опять начался концерт, но тут подошел
— Вот вами уж и газета заинтересовалась, — улыбнулся на ходу Скобцов.
В конце стола к ним подошел парень.
— Ну, куда зайдем? — спросил его Скобцов.
— Да можно и в читальный зал.
Они прошли темным коридором и очутились в библиотеке.
— Вот, побеседуйте в тишине, — сказал Скобцов. — Недолго. К концу у нас дело тут.
Скользнув взглядом по книгам, Мария села напротив парня.
— Давайте, Мария м-м... Кузьминична сделаем зарисовку о вас, — деловито предложил парень. — Расскажите мне о себе, о семье своей, о работе. Все будет так, как вы расскажете.
Услышав последние слова, Мария вспомнила статейку про Настю и корреспонденту не поверила. Но говорить все равно надо было.
— Родилась я в тридцатом году, — помедлив, заговорила она и тут же смутилась, подумав, что, может быть, не с того начала.
Но парень, видно, понял ее по-своему и сочувственно улыбнулся.
— Ну, о женском возрасте распространяться как-то не принято, — сказал он. — Продолжайте, пожалуйста.
— Замужняя, — сообщила Мария, — и дочь замужем, учительницей работает.
— Ага, — корреспондент вскинул палец и стал что-то быстро записывать. Не скажете, под чьим влиянием дочь выбрала профессию?
— Да кто ее знает. После восьмого наладила: поеду с Любкой Сомовой в пед. Ну, и поступила, выучилась. Мы помогали, конечно.
— Так, так...
— Муж у меня, Семен, на электростанции все работал, а как государственный свет подключили, на кормокухню перешел.
— А вы как, сразу стали дояркой?
— Да нет, раньше я в свинарнике работала, а на ферме годов десять только.
— Ну, срок тоже не маленький, — парень задумался. — А вот скажите, Мария Кузьминична, трудно было вам от этих вил, подойников переходить на машинное доение, к дойным аппаратам?
— К доильным, — машинально поправила Мария. — Да нет, ничего, у нас ведь учеба была. Потом на классность сдавали...
А когда корреспондент перешел к семейным вопросам, Мария отвечала уже неохотно. Ей было трудно так: говорить одно, а думать о том же по-другому.
— Семья у вас дружная? — спрашивал, например, корреспондент.
— Семья у нас дружная, — вторила ему Мария, а вспоминала свекровь, с которой заодно они бывали, только когда напивался Семен.
В общем, разговор у них пошел туго, и Мария облегченно вздохнула, когда в дверях опять показался Скобцов.
— Ну, как дела? Идут дела? Закругляйтесь, будем сейчас для газеты фотографироваться.
...Фотограф долго расставлял их вдоль стены в три ряда, зачем-то сортировал, поворачивал, и Мария покорно делала то, что ей говорили. Ни радости, ни волнения она уже не чувствовала. Устала, видно, как бывает это в длинных застольях. И когда по пути к автобусу все заходили в магазины, она оставалась с Ксенией у дверей, тихо вдыхала морозный воздух.