На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте
Шрифт:
После моего отъезда из Загана штабс-унтер-офицер написал письмо моей матери: «Армин уже уехал, на дорогу я еще смог ему дать денег. Я бы с удовольствием поехал с ним, но приказом меня перевели в полк «Фельдхеррнхалле». Это письмо показывает, насколько мало солдат мог повлиять на то, в какую часть его пошлют: так, из Вермахта его могли откомандировать в часть CA или войска СС. Я тоже в последние дни войны оказался в бывшем отряде CA танкового корпуса «Фельдхеррнхалле». И, несмотря на это, и во время войны каждый день открывал возможности в определенных обстоятельствах сделать жизнь лучше и в минимальных границах повлиять на свою судьбу солдата. Было необходимо иметь для этого волю и дух и быть готовым учитывать определенный риск того, что по своей инициативе берешь собственную судьбу в свои руки. Об этом я хочу рассказать позднее.
Сначала 5 апреля 1943 года я приехал во Францию,
— Послушай, Хайнко, я, маленький ефрейтор, не могу занимать место в купе унтер-офицеров с портупеей.
Он вполне разумно возразил:
— Для меня место уже есть, а если кто из остальных будет протестовать, то я подарю ему пару яиц. — У него было с собой полно превосходной еды, присланной из поместья в Силезии.
Без всяких протестов вахмистры получили дополнительное пропитание. Граф, независимый в любых обстоятельствах, быстро научился привлекать окружающих на свою сторону. Пока поезд шел во Францию, несколько вахмистров, унтер-офицер и ефрейтор в лучшем настроении играли в скат. Переведенные со мной солдаты заполняли два железнодорожных состава. Наш путь пролегал через Дрезден, через Рейн до Вормса, а потом за границу. Наконец в качестве первого места расквартирования мы добрались до Бриона в Нормандии и встали на частные квартиры. Танки в этот район еще не поступили. Мы тренировались только на двух имевшихся в нашем распоряжении трофейных французских танках.
В маленьком магазинчике мы впервые попробовали попрактиковаться в школьном французском языке с продавщицами. Они были хорошенькие, а французская болтовня имела, по крайней мере, успех, и я смог купить специи, которые тут же отправил домой. Осталась пара фотографий на память. В общем, французские женщины избегали на публике показываться с немецкими солдатами. Через два дня мы поехали дальше — в Эпань, деревню с 800 жителями, находящуюся в 11 километрах от Порт-Одемер и в 25 километрах от Лизо. Затем поступили танки, которые на поверку оказались штурмовыми орудиями.
Здесь должна была быть сформирована и подготовлена новая 24-я танковая дивизия. 24-я танковая дивизия переформировывалась из восточнопрусской 1-й кавалерийской дивизии, которая после польской и французской кампаний еще повоевала в России, а 24-й танковый полк происходил из 2-го конного полка. В качестве внешнего отличия за славную историю немецкой кавалерии 25 октября 1941 года занимавший в то время должность главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич отдал распоряжение, чтобы вновь формируемая 24-я танковая дивизия продолжала носить золотисто-желтые выпушки на головных уборах, петлицах и погонах. В то время, как у остальных немецких танковых войск цвет рода войск был розовый (у войск связи — светло-желтый), то 24-я танковая дивизия в качестве исключения носила золотисто-желтый цвет.
В соответствии с уставными требованиями конного полка капитан был здесь ротмистром, а фельдфебель — вахмистром, а рота называлась эскадроном. Дивизионный значок, который наносился на каждое транспортное средство, тоже соответствовал кавалерийской традиции: он представлял собой кавалериста на лошади, берущей барьер. Этот особый регламент был задокументирован, так как во вновь формируемой дивизии речь шла о традиционном соединении сухопутных войск. В листовках, которые сбрасывали русские самолеты, 24-ю танковую дивизию называли «кровавой собакой Воронежа». При этом так обыгрывалось не жестокое обращение с населением, а скорее имелось в виду стремительное наступление 24-й танковой дивизии, которая, форсировав Дон в июле 1942 года, ворвалась в Воронеж.
Фон Зендер унд Эттерлин написал в своей книге о том, что 24-й танковой дивизии со знаком скачущего всадника отводилась особая роль в преследовании русских войск. 17–18 июня 1942 года она должна была пройти большую излучину Дона, чтобы танковым клином выйти в район Кавказа. Этого не получилось, потому что не удалось обеспечить снабжение горючим. В военной истории до сих пор осталось непонятным, на ком лежит вина в дезорганизации снабжения. По свидетельству Х.Г. Дамса, Гитлер обвинил в этой неудаче фельдмаршала фон Бока и снял его с должности.
После этого 24-я танковая
Задача моего командира эскадрона обер-лейтенанта Хупе заключалась в том, чтобы обучить нас действовать на штурмовых орудиях, и он выполнил ее с прусской тщательностью и дисциплиной. Но теперь это обучение показалось мне не таким тщательным, как в рекрутские времена в Бёблингене. Штурмовые орудия типа III модели G, в отличие от танков типов III или IV, знакомых нам по службе в Загане, имели экипаж всего четыре человека. Башни не было, в горизонтальной плоскости орудие наводилось лишь на незначительный угол, поэтому штурмовое орудие всегда должно быть повернуто фронтом к цели, чтобы было возможно поразить ее из пушки или пулемета. Длинная пушка L48 калибра 75 мм (длиной 48 калибров) монтировалась на шасси танка III с шестью опорными катками.
Чтобы придать нам бодрости, как-то раз к нам приезжала группа поддержки Вермахта. Оркестр играл и сопровождал пеструю программу, в которой выступали и танцовщицы. Одна из них пела: «Михель, разве я тебе не жена?» «И действительно, разве нет?» — думало большинство слушателей, хотя Михелей среди нас не было.
В другой раз, во время прогулки после службы, я на школьном французском заговорил с молодой французской женщиной. Для этого выученного в школе было достаточно. И это был тот момент в солдатской жизни, когда выученное в школе было выучено для жизни. Мы разговаривали о повседневных вещах, но у меня было впечатление, что я был ей более чем симпатичен. У нее был маленький сувенирный магазин в Лизо, и я на велосипеде поехал туда через Кормель, где стоял соседний эскадрон, что было запрещено. После получения чина обер-ефрейтора я чувствовал себя старослужащим солдатом, который сам волен сделать выбор между стремлением к свежей любви и приказом не покидать места расположения в Эпани. Я быстро нашел сувенирную лавочку возле церкви в Лизо. Прислонив велосипед к стене, я вошел. (Это было 21 мая 1943 г.) После первого «бонжур, мадам» мы заглянули друг другу в глаза в сумраке магазина. Она ужасно нервничала, подарила мне талисман. Потом я опять сел на велосипед, чтобы по возможности незамеченным возвратиться в Эпань. Мы договорились о переписке. Я дал ей свой адрес и сказал, что она может послать мне письмо по обычной французской почте в Эпань до востребования или может передать письмо солдату, но в этом случае с номером моей полевой почты — 46 780Е — на конверте указать только ее вместо адреса.
Она, конечно же, не поняла разницу в адресах или захотела указать более полно оба адреса, чтобы письмо наверняка и точно пришло ко мне. Как оказалось, слишком точно. Через пару дней на утреннем осмотре главный фельдфебель объявил приказ: «Обер-ефрейтору Бётгеру — в 12 часов, к командиру. В стальном шлеме!» Такой приказ не сулил ничего хорошего. Каждому из такого приказа становилось ясно, что произошло что-то особое, что-то, что в качестве взыскания могло повлечь за собой арест. Мой друг граф П. прекрасно говорил по-французски. До моего рапорта командир эскадрона дал ему присланное мне письмо с двумя адресами: один — в Эпань, а в другом дополнительно значился номер моей полевой почты. Француженка поняла «или-или» как «и так и так». П. перевел письмо. Оно начиналось: «Мой дорогой Армин…», и дальшав нем шла речь о чувствах молодой любви. П. удалось коротко меня предупредить, поэтому я знал, о чем пойдет речь, когда в 12 часов, надев каску, щелкнул каблуками и доложил о своем прибытии. За строгим допросом последовало поучение о том, что я совершил проступок против сохранения военной тайны. Местонахождение полевой почты должно было сохраняться в глубокой тайне. Но командир эскадрона из перевода моего письма, сделанного моим другом, выяснил, что здесь речь шла о безобидном любовном послании и, в общем, никакой военной тайны не нарушало. Поэтому я из этой истории выпутался с простым выговором. Моя французская любовь в своих последующих письмах ко мне писала, что будет теперь посещать уроки немецкого языка. Перед тем как она приехала ко мне в Эпань, я получил письмо, в котором она писала: «Еще три дня разделяют нас. Один за другим. Как это долго!»