На три сантиметра взрослее
Шрифт:
Как на зло, я не знаю. Мне начинает казаться, что знать о том, заходил ли Твердоступов, тоже моя обязанность.
— Кажется, заходил, — говорю я. — Точно, заходил! Меня тогда не было дома. Мама говорила.
— Чудно, — говорит Надежда Максимовна. — Как себя чувствует мама?
— С сердцем в порядке, — отвечаю я. Мама — сердечница, а Улановский — печеночник.
— Чудно. А старик Большов уже на ногах, не знаешь?
Я даже не знаю, чем болен старик Большов.
— Не знаю, — отвечаю я. — По-моему, он уже на ногах, но точно
— Рассеянный, рассеянный, — приговаривает Надежда Максимовна. — Ну, да ладно. Я своему Петьке всегда тебя в пример ставлю. Ты правильной линии придерживаешься. Так и надо к Улановскому относиться. Улановский — прелесть. Родной отец к тебе бы лучше не относился.
Все наши друзья специалисты по нашей семье.
Дня через три после этого, а может быть, через неделю, за меня принимается мама:
— Юра, что же ты мне ничего не сказал «об этом ужасном случае»? Встретила сегодня Наденьку, она была удивлена.
Мама долго смотрит на меня. Я молчу, я только делаю жест: забыл как-то.
— Странно ты себя ведешь. Зачем было врать, что к нам заходил Твердоступов?
— Да я не врал. Я сказал: кажется, заходил.
— Нехорошо как получилось, — говорит мама. — Наденька всегда к нам внимательна. Хочу тебе напомнить: вот этот свитер, который ты носишь, она привезла тебе из Риги.
Дальше мама мне напоминает, что муж Надежды Максимовны сделал для нас почти невозможное: добился разрешения перенести могилку моей бабушки с одного кладбища на другое. Иначе бы бабушкиной могилки уже не было — старое кладбище ликвидировали. А как Наденька навещала Улановского в больнице, когда он валялся со своей печенью?..
— Старик Большов, он, кажется, диабетик? — спрашиваю я.
— Юра, у него был инсульт! На твоем месте я бы уже давно его навестила. Он всегда справлялся о тебе.
Я продолжаю шутить:
— А язвенник — это кто?
— Да Наденькин же муж!
— А Наденька? Она печеночница?
— А ну тебя! Тебе бы только ломаться!
Я не тороплюсь навестить старика Большова. Я знаю: мне недостает внимательности к людям, но что делать? Не могу же я претендовать, чтобы у меня было все. Мне недостает еще аккуратности, чувства ответственности и терпения. Может быть, завтра мама откроет, что мне еще чего-то недостает. Я себя подготовил к этому удару. Однажды мама предлагает навестить Большова вместе с ней, я отлыниваю — занят. Мама возвращается домой и сообщает, что старик Большов совсем плох, не приходит в сознание. Я глупо бормочу: «Так я его и не проведал».
На похоронах мне кажется, что кое-кто поглядывает на меня хмуро, наверно, припоминают, что я тот самый, который не навещает больных. Я стараюсь не думать о том, успею ли посмотреть по телевизору футбол. Ко мне подходит внучка Большова, Верочка:
— Юра, ты знаешь, какой он был хороший. За два дня до смерти справлялся, не болит ли у меня сердце. Ты ему нравился.
Я не могу понять, упрекает она меня или прощает мне то, что я ни разу не навестил ее деда. А может, вовсе об этом не думает. Я вспоминаю, как старик Большов оживлялся, когда мы встречались: оказывается, я ему нравился.
На кладбище, когда все уже кончено, мама подзывает меня:
— Езжай домой. Ты, наверно, проголодался? Я пойду к Большовым.
Говорит о еде. Может, так и надо? Я сажусь в трамвай и дома успеваю посмотреть окончание матча. Так, наверно, и должно быть: ведь старика Большова не воскресишь. Проведывать его тоже, наверно, не обязательно было: это мама с Вольтовыми дружит, а я что? Иногда заходил с каким-нибудь поручением. Интересно, тот родственник Вольтовых, что сидел рядом со мной в автобусе, его навещал?
Ночью я просыпаюсь: под окном горланит пьяный. Мне вспоминаются похороны; сейчас я уверен, что должен был навестить больного: нужно навещать всех больных, о каких знаешь. Сейчас это так понятно. Бывает же все так ясно, так отчетливо. Правда, утром все это уже не кажется таким понятным. Навещать всех больных? Это что же, только этим и заниматься?
Но все равно что-то остается от той ночной ясности: я теперь замечаю свою невнимательность к людям на каждом шагу. Очень похоже, как будто кто-то подстраивает: я возвращаюсь домой с покупками и вот вспоминаю, что у входа на рынок видел несчастную женщину. Конечно, это была несчастная женщина, может быть даже голодная: она продавала вилочек капусты. Как можно было пройти и не купить?
В другой раз, вечером, когда за окном хлещет дождь, нам звонит посторонний — робкий звоночек: тысячу извинений! Даже у телефонной трубки виноватый, заискивающий вид. Женский голос спрашивает: «Вы не знаете, в вашем доме кто-нибудь сдает угол?» Я отвечаю «не знаю», кладу трубку, и только тут мне приходит на ум, что этой женщине, может быть, негде переночевать. Ведь мог же я хоть что-нибудь для нее сделать, ну хотя бы сказать: «Позвоните позже, я узнаю». Есть же люди, у которых это само собой получается, — великодушные. Очень хочется быть великодушным! Хорошо бы сделать для кого-нибудь почти невозможное. На улице я присматриваюсь к людям: вот бы организовать ночлег бездомному! Какой-нибудь бедолага с воспаленными от бессонницы глазами, робкий такой — как он мне сейчас пригодился бы! Может, та женщина, с которой я говорил по телефону, встретится. Но бездомные, когда они тебе нужны, не попадаются.
Мои родители отправляются на юг. (Дело происходит в начале августа.) Уже упакованы чемоданы, мама со сжатыми губами пересчитывает деньги. Мне кажется, что она на меня сердится. «В чем дело? — думаю я. — Мусор я вынес, Улановскому, кажется, сегодня не грубил».
— Рубль восемьдесят на день, — говорит мама. — Это больше, чем тебе нужно.
Я хочу взять деньги, но мама отводит руку — пачечка трешек плывет над маминой головой, вот деньги уже в другой руке.
— Дай слово, что ты себе ни в чем не будешь отказывать.
Я мигом даю слово и опять тянусь за деньгами: только бы забрать их у мамы, тогда она сразу прекратит наставления, — но трешки плывут в другую сторону.
— Не вздумай тратить деньги не по назначению. Если ты посмеешь купить что-нибудь не из продуктов…
Я тянусь за деньгами. Где там! «Не пой в парадном!» — «Хорошо, мама!» — «Не забывай здороваться с Ольгой Кирилловной!» — «Договорились!»
— Что ты тянешься за деньгами? Ты их не получишь.
— Почему?
— Деньги будут лежать здесь! — Мама кладет деньги в шкатулку. — С собой бери не больше трех рублей. Ты все понял?