На углу, у Патриарших...
Шрифт:
… — И долго нам еще здесь кантоваться? — спросил даже не у Паршикова, а вообще спросил Климов. Они дежурили во дворе.
— Я думаю, скоро его возьмем. Никольский что-нибудь придумает, — не Климову — себе ответил Паршиков. Он привычно глянул на выходящую во двор стену гостиницы и вдруг зашипел яростно: — Смотри!
По балконной балюстраде осторожно, как канатоходец по канату, ступал черный человек. Климов выхватил из-за пазухи пистолет и бросился к стене с криком:
— Стоять! Ни с места!
Человек с конца балюстрады
…В апартаментах группа захвата, Никольский и Лепилов стояли в растерянности: Авилы нигде не было. И вдруг услышали выстрел со двора. Никольский распахнул балконную дверь и заорал вниз:
— Не стрелять!
Но было уже поздно: Климов выстрелил во второй раз. Он не попал, пуля щелкнула рядом с головой Авилы, но твердые брызги облицовки ударили бандита по глазам. Потеряв равновесие, Никита замахал руками и рухнул вниз.
…Никольский в своем вечернем пиджаке, с галстуком-бабочкой стоял над распластанным на асфальте Авилой, рассматривая смокинг, пластрон, галстук-бабочку, закатившиеся глаза, разбитый затылок…
Джентльмен склонился над джентльменом. Внезапно Никольский оглянулся и встретился взглядом с Климовым — тот не выдержал взгляда шефа, отвернулся…
…В вечернем костюме, уронив голову на бабочку, Сергей спал в кресле у себя дома, перед включенным телевизором, который уже ничего не показывал. Разбудил Никольского звонок в дверь. Он моргнул, ничего не соображая, зевнул, лязгнул зубами и пошел в прихожую. Милиционер не должен бояться, он и не боялся, спросил только, открывая:
— И кого это черти носят?
— Меня! — звонко сообщила из-за двери Анна, а когда дверь открылась, добавила: — Но не черти, а боги. Греческих цариц боги носят.
— Который час? — сонно поинтересовался Никольский.
— Где-то около четырех, — ответила Анюта. — Только что банкет закончился. Для меня. А для тебя он как раз начинается.
Она легонько отстранила Никольского и прошла в столовую-кабинет, поставила тяжелую сумку на пол, скинула на кресло легкий плащ и оказалась в вечернем платье.
— Как ты меня нашла? — тупо спросил Никольский.
— А еще сыщик! — Анюта уже доставала из сумки коробки с закусками, пакеты с бутербродами, бутылки. — Наш Адам Андреевич твой адрес знает, в отделении по телефону ответили, что ты домой направился. А внимательный господин Китаин меня на лимузине подвез.
Никольский заспешил на кухню за бокалами и приборами, а Анюта подошла к книжному шкафу, за стеклом которого был женский портрет. За ее спиной зазвенели ножи-вилки. Не оборачиваясь, она спросила:
— Дама сердца?
— Бывшая. Даже скорей, отбывшая, — без надрыва, с привычной светлой грустью — отголоском давно отболевших душевных ран — ответил Сергей.
— И куда она отбыла? — полюбопытствовала Анна.
— В Париж. В ЮНЕСКО трудится, — спокойно сообщил он.
— Ну и Бог с ней, — решила Анюта. — Давай начнем?
… — Ты в бабочке, а я декольте. Завтрак аристократов, — девушка подняла рюмку. — За что выпьем, Сергей?
— За
— О чем думаешь, сыщик неустанный?
Никольский расплылся в улыбке:
— О тебе, Анюта, исключительно о тебе. С премьерой! Ты была замечательна.
Сергей взял руку девушки и галантно поцеловал. Не отпуская ее, он обнял Анюту за талию и произнес только одно слово: — Вальс!
Никольский плавно повел свою даму в вальсе без музыки. Анюта смотрела на него с нескрываемым интересом…
— …Кружится, вертится шар голубой,
Кружится, вертится над головой, — полудекламировал, полунапевал Сергей, танцуя с Анютой.
И как будто зазвучала здесь хорошо знакомая мелодия…
— Крутится, вертится — хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть…
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
«ГОЛУБЫЕ ДОРОГИ».
Лихо возят генералов. Милицейский «Мерседес» с ухарского разворота мягко тормознул у самого входа в 108-е отделение. Генерал Колесников хозяйским толчком распахнул дверь в дежурную часть и, не останавливаясь, поздоровался-осведомился:
— Здорово, Паршиков, как дела?
— Здравия желаю, товарищ генерал! — Майор вскочил, вытянулся. — У всех одно дело: вас ждем!
А генерал уже серо-синей птицей — молодой, молодой еще! — взлетел вверх по лестнице. Паршиков с непонятной интонацией признал:
— Орел.
— Генерал… — философски-всеобъемлюще подытожил тоже вытянувшийся в струнку сержант.
В кабинете начальника отделения Колесников радостно приветствовал вскочивших на ноги Белякова, Котова, Никольского:
— Здорово, гвардейцы!
— Здравия желаем! Здравия желаем, товарищ генерал! — малость вразнобой, но зато громко откликнулись гвардейцы.
— Что ж, начнем, — генерал сурово оглядел присутствовавших. — Где личный состав?
— В красном уголке, товарищ генерал, — сообщил Никольский.
— В красном уголке! — передразнил генерал и скомандовал: — Пошли!
Менты в форме стояли строем, менты в штатском — компактной кучкой.
Генерал произносил речь оглушительно, как на митинге.
— Сегодня мы провожаем на заслуженный отдых подполковника Белякова Виталия Петровича. За тридцать лет безупречной службы в органах он проявил себя как добросовестный и принципиальный офицер, дисциплинированный и требовательный руководитель. Благодаря его стараниям преступность на территории вашего отделения значительно снизилась, а процент раскрываемости увеличился. Ты, Виталий Петрович, безусловно, заработал свое право на отдых, но нам будет очень не хватать тебя! — Генерал сделал паузу, глянул на дверь, от которой тотчас отделился его шофер с бордовой папкой в руках. — Приказом по Управлению тебе выражена благодарность с сопутствующим поощрением. Позволь мне вручить этот приказ, — он, не оборачиваясь, протянул руку, и в руке оказалась папка. — Будь здоров и счастлив, Виталий Петрович!