На углу, у Патриарших...
Шрифт:
— Не кривляйся, — велел Сергей строго. — Клягин на пределе. Или уже в беспределе. Вас подстраховать?
— Нас трое, Сергей Васильевич, — устало сказал Миша, как малому ребенку. — Не надо, только толкаться будем.
— Разговор — шепотом. Разуйтесь и ходите на цыпочках, — опять начал было Никольский.
— Шеф! — укоряя, перебил Лепилов.
Сергей понял, мысленно сам посмеялся над собой.
— Чуть что — звони немедленно! — Никольский положил трубку. — Ну нам и ночка предстоит!
— Не нам, а вам.
— Сдаешь партию? — съехидничал Сергей.
— Партия будет доиграна завтра, — Котов приблизился к дверям. — От Шевелева ничего нет?
— Пока нет, — ответил Никольский.
— Плакали наши пять тысяч… — вздохнул Слава.
В серой полумгле рассвета Вешняков, мягко ступая босыми ногами, отошел от входной двери и приблизился к комнатному окну.
— Тебе кто разрешил пост покинуть? — просвистел шепотом Лепилов. Он полулежал в кресле. А Климов дрых на кушетке.
— Все, — сказал Вешняков, тоже шипя. — Он до семи не объявится. Теперь только за компанию с теми, кто на работу торопится. Мое время закончилось. Буди Жорку.
Лепилов посмотрел на часы — было ровно четыре. Он осторожно положил ладонь на острое плечо Климова, который, отвернувшись к стене, тихо спал.
— А? Что? — на испуганном выдохе вскинулся плохо соображавший Климов.
— Тихо, Жора, — по-матерински успокоил его Лепилов. — Твоя смена.
— А-а-а, — с трудом понял свою задачу Климов и, скинув ноги, сел на кушетке.
— Ты придиванный коврик захвати, — посоветовал Вешняков. — Из-под дверей сквозняком тянет, ноги сильно мерзнут.
Климов, прихватив коврик, направился к дверям.
— Спи, — с завистью приказал Лепилов. Вешняков опрокинулся спиной на кушетку, вытянул ноги и заворчал недовольно:
— Заснешь тут, — и помечтал: — Сейчас бы сто пятьдесят в два глотка и супчику горячего!
— Заткнись, — мечтательно протянул Лепилов. Сто пятьдесят и горячий супчик пленили и его воображение.
— Эх, ты, — Вешняков зевнул. — А Владимир Ильич Ленин что говорил? Надо мечтать.
— Он этого не говорил. Он говорил, что из всех искусств для нас важнейшим является кино.
Тот самый, дивный город на воде уже проснулся. Прошли по главной улице к пристани служащие порта; рабочие — к консервному заводу, мелкие чиновники расползлись по многочисленным конторам районной власти.
Музей открывался в одиннадцать. В половине двенадцатого Иван Степанович Коломиец, сняв пломбу с парадных дверей, открыл их массивным ключом.
Без двадцати пять с черного хода, который караулил бутафорский сторож-дед, в музей деловито прошагали двое краснопиджачников. Правда пиджаки их посерели от пыли.
Незаметно доведший их до места работы Шевелев развернулся и прогулочным шагом добрался до гостиницы, где на тротуаре у подъезда притулилась «Ока». Он все уже подготовил к отъезду, и «Ока» резво побежала из плавучего городка. На шоссе Шевелев дал скорость: машин там пока почти не наблюдалось. Только один раз «Оке» пришлось принять на обочину: навстречу пронеслись, уверенно занимая середину проезжей части, темно-синий «Мерседес» и бежевый шестидверный «Линкольн».
…На переговорном телефонном пункте города Торжка Шевелев зашел в кабину и, дождавшись соединения, доложил:
— Оба работают в городском музее, Валентин Поливанов — экскурсоводом, а Олег Дьячков — плотником. Сейчас на рабочих местах и, судя по всему, никуда больше не собираются… — Помолчал, слушая собеседника, затем продолжал: — Кое-что узнал мимоходом. Они вчера втроем вместе с директором в ресторане отдыхали. Ну и я тоже, за столиком со здешним бизнесменом одним. Так вот, директор музея Коломиец — бывший секретарь райкома комсомола, а Поливанов у него инструктором был. Дьячков из местных пижонов. Правда, в последнее время поутих, не высовывается. Все трое — при деньгах… — Опять помолчал. — Еду.
…Из музея вышла оживленная, жизнерадостная компания и подошла к двум богатым иномаркам. Три упитанных иностранца, директор музея Иван Коломиец и — добрым дядюшкой — Алексей Тарасов составляли это отнюдь не голодное и не нищее сборище.
— Вы, Иван Степанович, уже были гостеприимным хозяином, — Тарасов под локоток подвел Коломийца к «Линкольну» и усадил на переднее сиденье рядом с важным шофером. — А теперь вы наш дорогой гость.
Он тут же открыл дверцу для двух американцев, которые вольготно устроились в обширном салоне. Обернулся к третьему:
— А вы, мистер Сильверстайн?
— Я хочу катиться с вами, — сказал мистер Сильверстайн с немыслимым акцентом и заржал заразительно и тупо, сугубо по-американски. — Литл разговор. Интим конфиденс.
Поехали. «Мерседес» впереди, «Линкольн» сзади. Сидя рядом с Тарасовым, бойкий американец спросил без всякого акцента:
— Лешка, а этот Коломиец по-английски сечет?
— Вряд ли, — презрительно фыркнул дородный полуседой Лешка. — Из комсомольцев. Ну, да на всякий случай я его за стекло усадил.
— Лады, — Сильверстайн мелко закивал. — Ты знаешь, во сколько прямо навскидку оценил эту сову Гиге?
— Во сколько? — после короткой — для солидности — паузы лениво спросил Тарасов. Спокоен он был, ох, спокоен.
— Триста тысяч, — коротко взлаял Сильверстайн.
— Пятьсот, Гриша, пятьсот, — снисходительно хохотнул Алексей. — Я краем уха все-таки услышал, — Тарасов на миг повернул лицо к мистеру Сильверстайну, язвительно улыбнулся. — Хотя ты теперь и американский миллионер без дураков, Гришка, а как был ломщиком, так и остался.