На Варшавском шоссе(Документальная повесть)
Шрифт:
Ночь была тихая. Исправно несли службу дневальные, дежурные, крепко спали натрудившиеся за день курсанты. Костин уже собрался уходить из казармы, как услышал приглушенные голоса. Что бы это могло значить? Прислушался. Разговоры доносились из-за плотно прикрытых дверей туалетных комнат. Полковник открыл дверь. Подготовка к зачетам шла полным ходом. В роли репетиторов выступали выпускники спецшколы.
— Почему нарушаете порядок? — строго спросил Костин.
Курсанты молчали. Затем робким голосом кто-то произнес:
— Товарищ полковник, разрешите доложить?
— Докладывайте!
Перед
— Товарищ полковник, — голос курсанта срывался от волнения, — через три месяца нас выпустят лейтенантами, а мы еще многого не знаем. Времени не хватает…
— Выходит, что вам надо продлить срок обучения, ну, скажем, на полмесяца? Так как в положенное время вы не успеваете усвоить программу?
— Что вы, товарищ полковник? — горячо проговорил Тримайлов, — мы никак не дождемся выпуска, вдруг война без нас закончится!
Полковник смотрел на исхудавшие, побледневшие лица ребят, понимая, что такие ночные занятия у них нередки и, по всей видимости, спят они не больше четырех-пяти часов. Смотрел и не мог скрыть своего восхищения.
Полковник Костин внимательно присматривался к комсомольским вожакам училища. Пожалуй, наиболее деловыми были комсорги первого и второго дивизионов — курсанты Ходнев и Холод. Быстрый, порывистый Ходнев уже воевал на Халхин-Голе и имел медаль «За отвагу». Тогда это было большой редкостью, и он по праву гордился наградой. Холод же, напротив, как бы оправдывая свою фамилию, был очень спокойным парнем, вместе с тем отличным организатором.
Как-то после разговора с ребятами Ходнев представил начальнику училища худенького курсанта.
— Вот, товарищ полковник, Анатолий Кузнецов, он из студии Большого театра, молодой артист. Спор у нас тут возник. Где место артиста во время войны?
Костин не успел ничего сказать, как к нему протиснулся курсант Петров, коренастый парень с широким русским лицом, лет двадцати пяти.
— Товарищ полковник, разрешите мне сказать. У нас тут многие считают, что во время войны артисты должны заниматься своим делом. Но я, да и не только я, считаю, что когда идет такая страшная война, не на жизнь, а на смерть…
Послышались негодующие голоса, с ним не соглашались. Но Петров настойчиво продолжал:
— Да, да… Когда идет война на истребление целых народов, музы могут и помолчать! Наше место в строю, с пушками, пулеметами, воевать должны все без исключения, тогда мы будем бить фашистов на их территории, а не под Смоленском…
— Подождите, подождите, — прервал полковник Петрова. — Вы не правы! Вот послушайте, что произошло в двадцать первом году. Махновцы напали на курсантскую бригаду. На помощь курсантам бросились бойцы интернациональной кавбригады, которая располагалась неподалеку. В атаку повел свой полк командир Вольдемар Шпаде. Но силы были слишком неравны: махновцев оказалось раза в два-три больше. Бой был тяжелый: полк понес большие потери, и, конечно, настроение у людей упало. Вот тут-то комиссар второго кавалерийского полка Иштван Сабо организовал концерт. А потом после выступления артистов бойцы так лихо отплясывали
Утром махновцы снова напали на село, и тут уж они получили должный отпор. А вы говорите, музы могут и помолчать… Нет, они должны нам помогать.
— Расскажите, расскажите, товарищ полковник, как вы громили махновцев.
Костин нахмурился. С такой просьбой курсанты обращались к нему уже не раз. Он даже жалел, что как- то проговорился о своем участии в разгроме банд Махно. В то же время он чувствовал, как с каждым разом курсанты все больше тянулись к нему. Вспомнив что-то, Костин улыбнулся.
— Ну что ж, — согласился он. — Представьте себе бескрайнюю степь. — И мысленно сам полковник перенесся в другое время и в иную обстановку. Его рассказ был нетороплив. — Села лежали на большом расстоянии одно от другого. Кое-где виднелись помещичьи усадьбы с водонапорными башнями и огромными скирдами необмолоченного хлеба. Было начало ноября. Холодный северный ветер гнал тяжелые тучи. Вот-вот пойдет дождь, а может быть, и снег. Но настроение у нас было отличное. Нам выпало счастье попасть в знаменитый заповедник Аскания-Нова.
В полдень мы подъехали к небольшому поселку, от которого тянулись к югу массивы заповедника — бывшего крупного имения. Большие добротные амбары, сараи, загоны для скота… Огромный колодец напоминал шахту; барабан вращался парой лошадей. И таким образом из колодца поднималась железная бадья с водой. Воду в таврических степях доставали с больших глубин, достигающих иногда двухсот — трехсот метров.
Возле колодца топталось десятка полтора кавалеристов. Стояли нагруженные две тачанки, запряженные битюгами. В кавалеристах можно было безошибочно узнать махновцев. Тогда они какое-то время действовали вместе с нашими войсками. Но послушайте дальше, что из себя представляли эти союзнички. Вооружены они были обрезами — винтовками с укороченными стволами и прикладами, одеты по-разному: у одного — шинель, у другого — гражданское пальто с чужого плеча. Некоторые из них были изрядно пьяны и сквернословили.
Когда бетонное корыто наполнилось, мы подвели своих коней на водопой. Пьяные уставились на нас глазами, полными ненависти.
— Ишь нацепил ремешки, звездочки, — приставал ко мне один из них, — только погонов не хватает. Комиссаром состоишь?
— Угадал! Я как раз и есть военком батареи.
— А вы что, квартирьерами будете или так, мимо проезжаете? — допытывался другой.
— Мы квартирьеры. Вон за бугром на подходе кавалерийская бригада, — поспешил ответить мой ординарец красноармеец Домницкий.
Махновцы повернули головы в сторону бугра. Там ветер кружил пыль и, поднимая ее клубами, заволакивал местность. Пьяный бандит прицелился в меня сбоку из нагана. Другой, рядом стоявший махновец быстрым движением выбил из его руки револьвер. Бандит, пытавшийся стрелять в меня, истошно закричал:
— Пусти меня! Я хочу тому комиссару звезду на лоб посадить!
Напоив коней, мы направились в поселок. Настроение у нас, надо сказать, испортилось. Скажи им правду, они расправились бы с нами.