Шрифт:
Фланнери О'Коннор
НА ВЕРШИНЕ ВСЕ ТРОПЫ СХОДЯТСЯ
Доктор сказал матери Джулиана, что ей надо похудеть фунтов на двадцать, иначе не снизится давление. И каждую среду вечером Джулиан возил ее в гимнастический зал местного клуба Общества христианской молодежи, который был открыт раз в неделю для женщин-работниц старше пятидесяти лет, весивших от ста шестидесяти фунтов до двухсот. Его мать была там одной из самых изящных, но женщина должна хранить в тайне свой возраст и вес, любила говорить мать. С тех пор как сняли таблички "только для белых", его мать не ездила
Она была совсем готова и надевала в прихожей перед зеркалом шляпу, а Джулиан, заложив руки за спину. стоял как пригвожденный к дверям точь-в-точь святой Себастьян в ожидании стрел, которые вот-вот пронзят его., Шляпа была новая и стоила семь с половиной долларов. Примеривая шляпу так и эдак, мать говорила:
– Зря я, наверное, истратила столько денег. Сниму-ка я ее лучше и отнесу завтра в магазин. Зря я ее купила. Джулиан поднял взор к небесам.
– Хорошо сделала, что купила, - сказал он.
– Надень как-нибудь и пойдем.
Шляпа была чудовищная. Зеленая, похожая на подушку, из которой выпущены перья, с двумя бархатными малиновыми клапанами: один кокетливо торчал вверх. другой спускался на ухо.
Джулиан подумал, что шляпа не так смешна, как жалка и претенциозна. Все, что радовало мать, было жалким и наводило на Джулиана тоску.
Она еще раз приподняла шляпу и аккуратно посадила ее на макушку. Ее волосы, крылом огибавшие румяные щеки, были седые, но глаза синели такой чистотой и наивностью, будто она была десятилетней девочкой, а не вдовой, хлебнувшей немало горя, чтобы вырастить и выучить сына, которого она и сейчас еще содержала, "пока он окончательно не станет на ноги".
– Ну, хватит же, - сказал Джулиан.
– Идем. Он отпер дверь и вышел наружу, чтобы мать сдвинулась наконец с места. Багряный закат угасал, на его фоне отпечатывались черные силуэты домов - грязно-бурые, пузатые уродцы, все одинаково безобразные, хотя во всем квартале не было двух похожих домов. Сорок лет назад это был модный район, и мать, памятуя об этом, полагала, что они снимают вполне приличную квартиру. Каждый дом опоясывала узкая полоска земли, и почти возле каждого возился в песке чумазый ребенок. Джулиан шел, засунув руки в карманы, нагнув и чуть выставив вперед голову; глаза его горели решимостью, стоически вынести все, что выпадет ему в эти часы, которые он приносил в жертву матери.
Дверь позади него хлопнула, он обернулся и увидел догонявшую его пухленькую фигурку в чудовищной шляпе.
– Живешь один раз, - говорила мать.
– Можно себе позволить иногда купить вещь подороже. Зато не будешь встречать себя на каждом шагу.
– Когда я начну много зарабатывать, - мрачно сказал Джулиан (он знал, что этого никогда не случится), - ты будешь покупать себе такие шляпы хоть каждый день.
– "Но сперва мы переедем отсюда", - прибавил он про себя. Он мечтал жить в таком месте, где до ближайшего соседа будет по меньшей мере три мили.
– По-моему, уже сейчас у тебя дела идут не так плохо, - сказала мать, натягивая перчатки.
– Ведь ты окончил колледж всего год назад. Рим не в один день строился.
Не у многих посетительниц гимнастического зала сыновья окончили колледж. И не многие приезжали туда в шляпе и перчатках.
– Всему свое время, - продолжала она.
– К тому же все в мире перевернулось сейчас вверх дном. Эта шляпа шла мне больше, чем все другие, но, когда продавщица принесла ее, я говорю: "Нет, ни за что. Только не эта. Унесите ее обратно". А она мне: "Да вы примерьте!" И надела ее мне на голову. Я говорю: "Да, ничего..." А она: "Ах, какая прелесть! И вас эта шляпа красит, и вы ее. К тому же это очень редкая модель. Не будете встречать себя на каждом шагу".
Джулиан подумал, что ему было бы легче, будь его мать эгоистка или злая карга, которая пьет и ругается день-деньской. Он шел, и такая тоска сдавила ему сердце, как будто он в разгар мученичества вдруг потерял веру. Заметив его вытянутое, несчастное, раздраженное лицо, мать остановилась, потянула его за рукав и огорченно проговорила:
– Подожди меня. Я вернусь, сниму шляпу и завтра же отнесу ее в магазин. Просто не знаю, что это на меня нашло. Лучше уплачу эти семь долларов за газ.
Джулиан злобно схватил ее за руку.
– Ты не понесешь ее в магазин. Она мне нравится, - сказал он.
– И все-таки, - сказала мать, - мне не надо было...
– Замолчи и носи ее на здоровье, - с тоской проговорил он.
– Это чудо, что мы еще можем хоть чему-нибудь радоваться, когда все на свете перевернулось вверх дном.
Джулиан вздохнул.
– Конечно, - продолжала мать.
– если всегда помнить, кто ты, можно позволить себе бывать где угодно.
Мать говорила эти слова каждый раз по дороге в гимнастический зал.
– Большинство женщин, которые там занимаются, не принадлежат к нашему кругу, - продолжала она.
– Но я со всеми одинаково любезна. Я знаю, кто я.
– Плевать они хотели на твою любезность, - грубо сказал Джулиан.
– О том, кто ты есть, помнит только твое поколение. Ты очень заблуждаешься насчет того, кто ты и каково теперь твое положение в обществе.
Мать спять остановилась и негодующе посмотрела на него.
– Я очень хорошо знаю, кто я, - сказала она.
– Если ты забыл свой род, мне стыдно за тебя.
– О, черт, - сказал Джулиан.
– Твой прадед был губернатором этого штата. Твой дед был богатый плантатор. Твоя бабка - из семьи Годхай.
– Да ты посмотри, где ты живешь, - сказал Джулиан, едва сдерживаясь. Резким взмахом руки он показал на окружающие дома, убогость которых немного скрашивали густеющие сумерки.
– Ну и что же! Не место красит человека, - сказала мать.
– У твоего прадеда была плантация и двести рабов.
– Рабов больше нет, - сердито буркнул Джулиан.