На войне как на войне
Шрифт:
– Да, – вздохнул Саня.
– Да, – повторил ефрейтор.
– Сволочи, – чуть не плача, сказал Щербак.
Самоходный полк, не снижая скорости, шел туда, к темному, как изогнутая бровь, лесу, над которым безнаказанно развлекались фашистские стервятники.
Догнали артиллеристов. Грузовики, буксуя, тащили за собой зенитные пушки. В кузовах сидели артиллеристы, хмурые и равнодушные. Скуластый, сержант с красным, обветренным лицом пиликал на губной гармошке. Звук ее сквозь шум моторов доносился до Сани, как писк комара. Когда самоходка почти впритирку проходила мимо «студебеккера», сержант надулся и, выпучив глаза, дунул. Гармошка дурным голосом закричала: «Караул!», а сержант расхохотался.
Потом обогнали батальон пехотинцев. Батальон, видимо, месил снег весь день. Солдаты брели цепью один за другим, упорно глядя себе под ноги. Позади всех ковылял маленький солдатик. Сначала Сане показалось, что шинель идет сама по себе, перекладывая с плеча на плечо автомат. Когда машина с ним поравнялась, из воротника шинели на Саню глянула совсем детская остренькая мордочка, на которой горели два черных с красными жилками глаза. И столько в них было злости и зависти, что Малешкин отвернулся. Впереди батальона в новеньком полушубке, опоясанный новыми ремнями, энергично размахивая руками, шел капитан. Шапка у него сидела на затылке, а темные волосы свисали на лоб.
Уже темнело, когда полк достиг леса. Ухали пушки. Глухо рокотали гвардейские минометы. Сбоку истошно заревел немецкий шестиствольный миномет «ванюша». От взрыва Малешкин оглох. Щербак ринулся в люк, за ним ефрейтор. Миномет опять заревел. Саня бросился в машину и закрыл за собой люк. Взрыв был настолько сильный, что самоходку подбросило. Малешкин подбородком ткнулся в панораму и с кровью выплюнул на ладонь зуб. – Один готов, – сообщил он.
– Кто? – спросил Щербак.
– Зуб. – Саня посмотрел на зуб. – Хрен с ним. Не жалко. Гнилой.
– А я располосовал фуфайку, – пожаловался Щербак.
Домешек оглянулся и оскалил зубы:
– Ну и дурак.
– Закрой люк! – закричал Щербак.
Наводчик, согнувшись над рычагами, не обращая внимания на ругань Щербака, вел самоходку с приоткрытым люком. Впрочем, стрельба прекратилась. Саня высунул из машины голову. Где-то гулко, как по пустому ведру, лупил крупнокалиберный пулемет. Но и он скоро смолк. Стало совсем тихо и совсем темно. Самоходка двигалась на ощупь, вплотную за машиной Теленкова.
– Эй, Саня, ты жив?! – закричал Пашка.
– Жив, – ответил Саня. – А ты?
– Тоже. У меня одну бочку с газойлем снесло, а другую осколками искромсало.
«Надо и мне посмотреть». Малешкин вылез и стал осматривать машину… Бочки стояли на месте, и целехонькие. Зато брезент на ящиках со снарядами превратился в кучу рванья…
– А у меня еще хуже. Брезент накрылся, – пожаловался Саня.
Теленков не ответил.
– Эй, Пашка, ты слышишь? У меня брезент накрылся.
– Слышу.
– А что ты делаешь?
– Ничего. А ты?
– Тоже.
– У тебя есть что-нибудь пожрать?
– Только хлеб. А у тебя?
– Тоже.
Полк остановился, и сразу же закричали: «Командиры батарей, к полковнику!»
Командиры машин сошлись покурить и, конечно, заговорили о налете «ванюши». Младший лейтенант Чегничка похвастался тем, что если бы он не уцепился обеими руками за край люка, то его наверняка взрывной волной сбросило бы с машины.
– А шапку унесло черт знает куда. Хорошая ушанка была. – Чегничка снял с головы шлемофон, с ненавистью посмотрел на него и опять нахлобучил до ушей.
Сане тоже почему-то стало жаль Чегничкиной офицерской шапки: шлемофон на Чегничкиной голове сидел, как конфорка на самоваре.
– Мда-а-а! – протянул Малешкин и озлобленно руганул немецких минометчиков, по вине которых он остался без брезента.
Командиром первой самоходки на место Беззубцева срочно назначили лейтенанта Зимина, который до этого был при штабе на побегушках. Его машину огневой, налет не задел ни одним осколком. Однако и Зимин не упустил случая похвастаться, как удачно избежал смерти:
– Если б я от вас не оторвался, меня бы «ванюша» как пить дать накрыл, – и, не получив ответа, добавил: – Видимо, фрицы пока решили повременить с этим телом, – он похлопал себя по груди.
Лейтенант Теленков тяжко вздохнул:
– Надолго ли, Вася? Лучше б ты служил при майоре Кенареве.
Зимин усмехнулся:
– А что же ты у него не стал служить?
Сане было известно, что Теленкову долго не доверяли машину и все это время он был офицером связи при начальнике штаба. Служба при майоре так надоела Теленкову, что он не выдержал, обратился к замполиту и заявил, что если ему не дадут машину, то он сбежит. Говорят, Овсянников накричал на него, но вскоре Теленкова посадили на машину. Трудно сказать, что здесь сыграло роль – ходатайство ли замполита или ранение одного из командиров машин. Вероятно, и то, и другое вместе.
Уловив в словах Зимина слишком прозрачный намек, Теленков щелчком подбросил окурок и, когда окурок, описав красную дугу, упал, ответил:
– Просто я был дурак тогда, Вася.
Саня давно заметил, что Пашка стал теперь совсем другим. Он как-то вдруг на глазах свял и потускнел. Стал жаловаться, что устал, возмущаться, почему его до сих пор ни разу не ранило. Какой бы разговор ни завели, Пашка сворачивал на госпиталь, на кровать с чистыми простынями, под которыми можно спать сутками и не просыпаться. Саня поначалу считал, что Пашка не знает, куда девать себя от успехов, так внезапно свалившихся на его голову, а потому нарочно ломается и распускает жалость с тоской. Однако от слов «просто был дурак» у Малешкина неприятно екнуло сердце, и он понял, что этот отчаянный Пашка теперь страшно боится смерти. Саня посмотрел на темные силуэты самоходок, от которых несло холодом и газойлем. Ему тоже стало жутко. По обеим сторонам дороги плотной темной стеной стоял лес. Саня поежился, помотал головой и, придав голосу возмущение, спросил:
– А жрать-то мы сегодня будем в конце концов?
– Будем. Кухня на подходе, – отозвался из темноты комбат.
Он повел батарею на огневые позиции. Проехав по дороге метров двести, свернули в кустарник, четверть часа продирались сквозь него и наконец выбрались на поляну, на которой стоял бревенчатый дом. Беззубцев разбросал самоходки по поляне, указал секторы обстрелов и приказал немедленно закопать машины в землю.
Экипаж младшего лейтенанта Малешкина тихо охнул. Еще бы не охнуть! Это означало махать лопатой всю ночь.