На всех фронтах
Шрифт:
Збышек дочитал письмо до конца и замолчал выжидая. И все мы молчали. Каждый думал о своем, но все, наверно, думали о хлебе… Первым нарушил молчание Коля Смирнов — радиооператор узла связи, сибиряк, парень почти двухметрового роста, всегда веселый, любитель побалагурить. Но сейчас он был на редкость серьезным. Обращаясь ко всем сразу, он сказал:
— Это правильно, что наше государство помогает варшавянам. Воюем вместе, враг у нас один… Кто же вам, Збышек, поможет, если не мы? Просто каждый из нас вспомнил, что с хлебом сейчас везде туго. Вот мне на днях прислали письмо из дому. Пишут, что у нас в Сибири по деревням сейчас люди голодают. Хлеба до нового урожая не хватит, поэтому подмешивают муку из гороха и даже из коры деревьев. Но, представьте, не унывают мои сибиряки. Пишут вот: «Мы тут все вытерпим, лишь бы вы были накормлены и скорее добили фашистских гадов».
— Цо вы, хлопаки! — взволнованно заговорил Збышек. — Я вшистко розумем! Для тего и пришел до вас с газетой. Сам войовав в советском партизанском одзяле, добже знаю, что ваш чловек последним ковалэком хлеба поделится. О, то нигды не можно забывать! Поляки будут рассказывать о тей помощи своим детям и внукам!..
…Вскоре мы получили новое задание. Однако это задание было мирным. Всех радистов, которые побывали в немецком тылу, вызвали в штаб и объявили:
— У вас есть опыт по поддержанию связи на портативных радиостанциях. Поедете в указанные вам города в распоряжение воеводских комитетов Польской рабочей партии и оттуда будете обеспечивать радиосвязь с Варшавой! Получайте радиостанции, программы, шифры, предписания и готовьтесь к отъезду!
Никто из нас не выбирал город для своей командировки. По чистой случайности мне выпало ехать в Катовице — крупный административный центр высокоразвитого промышленного района на юге Польши. Василий Ключевский получил командировку в Краков. Нам оказалось по пути, поэтому отправили нас на одной машине.
Выехали из Варшавы рано утром. Несмотря на то что кончался февраль, было довольно прохладно, даже подмораживало. Мы сидели под тентом грузовой машины, кутались в шинели и жались друг к другу. С нами ехали три польских партийных работника. Один из них сидел рядом с водителем. Он единственный знал дорогу на Краков.
Несколько часов мы тряслись в кузове. Успели подремать. Два раза останавливались, чтобы размяться и перекусить. По мере приближения к Кракову становилось заметно теплее. Ведь мы ехали все время почти строго на юг. Здесь снег повсеместно растаял. Солнце все сильнее прогревало тент. Везде уже пробилась свежая темно-зеленая травка, набухли почки на деревьях. Даже в воздухе чувствовалось приближение весны, весны сорок пятого…
И это извечное обновление природы, и ожидание уже близкой Победы над фашистской Германией объединялись в единое радостное, непередаваемо волнующее чувство, которое приятными, освежающими волнами растекалось по телу. Настроение у нас было превосходное!
Да, это счастье, великое счастье: мы пришли по призыву комсомола добровольцами в народные мстители и, пройдя если не через всю, то через большую часть суровой войны на самом переднем ее крае, остались живы! Мы молоды, еще очень молоды… Нам по девятнадцать, а на погонах уже блестели лейтенантские звездочки. Первое офицерское звание… Оно самое приятное, самое волнующее из всех воинских званий, потому что ты еще юноша, а уже облечен ответственностью и доверием. Впереди… целая жизнь!
Будущее? Откровенно говоря, мы были беззаботно-спокойны за него. После окончания войны будущее в руках каждого из нас. В последние месяцы я все чаще думал о продолжении образования, которое в связи с войной пришлось прервать. Однако эти мысли быстро гнал от себя: «Хотя конец войны виден, но она ведь еще идет! И неизвестно, какое новое задание могу получить завтра…»
Несмотря на то что Краков уже больше месяца как был освобожден нашими войсками — всего на два дня позже Варшавы, — он оказался буквально забит солдатами и боевой техникой. По всему чувствовалось, что фронт недалеко. Вся площадь, к которой примыкало здание воеводского комитета Польской рабочей партии, была уставлена танками.
Секретарь воеводского комитета был в отъезде, поэтому нам отвели для отдыха его личный кабинет как единственное пока помещение, оборудованное всем необходимым. Говорили, что он сам так распорядился. Кабинет был обставлен мягкими кожаными диванами и креслами, устлан коврами, такими пушистыми, что в них тонули ноги. Все это нам, лесным жителям, было в диковину.
Трое из нашей группы, в том числе и я, на следующий день должны отправиться дальше, в Катовице — пункт моей командировки.
После длительной и довольно утомительной дороги побрились, умылись и уже снова были бодры и полны сил. Стали сообща готовить ужин. Все выкладывали на стол свои продпайки. Не успели открыть консервы, порезать хлеб и колбасу, как вдруг является наш водитель вместе с одним из польских товарищей и несет почти полное ведро красного вина.
— Марка незнаёма, но, хлопаки, мувили — выдержанное, перша клясса! — весело объявил он.
— Откуда?! — бросились все сразу к вошедшим. — Где вы раздобыли столько?
— Угостили польские танкисты, велели выпить за освобождение Польши и скорую победу! — наперебой доложили ребята.
Поужинали мы на славу. Много было в тот вечер тостов: за боевое братство, которое освящено кровью, обильно пролитой советскими людьми и поляками на фронте и в партизанах в борьбе с гитлеризмом, за вечную дружбу между Советским Союзом и новой, демократической Польшей… Каждый из нас рассказывал о себе, вспоминали «партизанку», но больше говорили о том, какая жизнь будет после окончания войны. Каждый видел себя по-своему в том загадочном, как тогда казалось, послевоенном мире. Но в одном мы были едины, все были твердо убеждены — эта война последняя в истории. Рано утром следующего дня мы поехали дальше. А уже часа через два были в Катовице. И неудивительно: расстояние менее ста километров, а дорога хорошая, асфальтированная.
В отличие от древнего Кракова с его великолепными костелами, старинной архитектурой зданий Катовице показался мне ультрасовременным городом. Бросилось в глаза, что целые кварталы застроены многоэтажными жилыми и административными зданиями. Они строгие, прямые, без всяких излишеств. Проезжали мы и район, где были только небольшие каменные двух-трехэтажные виллы, сплошь окруженные зеленью. В городе мы почти не увидели разрушений, если не считать разбитых витрин многих частных магазинов, хозяева которых удрали вместе с немцами. На улицах было многолюдно. Так же, как в Кракове, много войск. Ведь фронт находился всего в двадцати пяти километрах от города.
Наша машина подъехала к огромному серому, тяжелому на вид железобетонному зданию. Здесь размещался воеводский комитет Польской рабочей партии. Молодые ребята из команды по охране здания быстро нашли коменданта.
Сняв шапку и вежливо поприветствовав нас, комендант сообщил, что «пан» будет жить и работать в этом здании. Он тут же повел меня на третий этаж и показал приготовленное для меня «мешкане». Это был шикарно обставленный двухкомнатный кабинет. Здесь же дверь в ванную комнату. Такие апартаменты мне, всю войну кочевавшему то по баракам на Урале, то по землянкам и шалашам в немецком тылу, показались излишне роскошными. Конечно же, в первый момент я был сражен таким блеском.