На всех фронтах
Шрифт:
Отступление… Нет ничего горше. Геннадий хорошо помнил слова: «Врага будем громить на его территории…» И вот фашистский кованый сапог уже топчет родную Кубанщину. Горько, ох как горько! Казаджиев оглядел свой стрелковый взвод: худенькие угловатые фигурки в мешковатых, не по росту, шинелишках, тонкие гусиные шеи, стриженые мальчишечьи затылки — подростки в военной форме, да и только… Лейтенанту от силы лет двадцать, остальные — недавно из-за школьных парт.
Наши войска уходили за Кубань. Переправа кипела от взрывов. Пылал Краснодар. Надо было осадить наседавшего врага. И взвод вчерашних десятиклассников принял бой на окраине станицы. С трехлинейками против танков и вооруженных автоматами гитлеровских выкормышей, искушенных в науке убивать. Простейший арифметический подсчет соотношения сил говорил: нет у обороняющихся шансов на успех, шансов выжить — тоже.
Но они сражались. Их редкие винтовочные выстрелы вылущивали вражескую пехоту, как семечки из подсолнуха. А когда танки, сминая турлучные хаты, вползли в станицу, в ход пошли бутылки с зажигательной смесью. Геннадий отходил вдоль изгороди, пятясь и не переставая стрелять. Он вогнал очередную обойму, и в это время его что-то больно ударило в грудь. Перед глазами все поплыло, непослушная, свинцовая винтовка вывалилась из рук.
Пуля пробила грудь насквозь, продырявив новенькую гимнастерку дважды: спереди и сзади. Неужели смерть? К горлу комком подкатила тошнота. Дальше все происходило точно в дыму. Прижав к ране индивидуальный пакет, Геннадий в полубессознании брел и брел, покуда не заметил оседланного коня, мирно щиплющего траву. Хотел взобраться на него и не смог. Тогда Казаджиев в бессилии опустился на землю, слезы сами побежали по щекам… Откуда-то из тумана выплыла немолодая уже женщина, взяла раненого под руки и довела до понтонной переправы. Кругом стоны, предсмертные хрипы, вой.
Едва он сошел с переправы на берег, рядом грохнул снаряд. Геннадий потерял сознание. Очнулся в копне прелого сена. Слабо подивился: жив… Кое-как доплелся до медпункта. Оттуда на трясучей крестьянской телеге, которая из бытия ввергала его в небытие и возвращала обратно, Казаджиев ни жив ни мертв добрался до госпиталя.
Замелькали белые больничные дни, похожие на бесконечно разматывающиеся бинты. Выздоровел. И поехал догонять войну, хлебать свою порцию лиха.
В городе, где стоял их запасной полк, частенько приезжали «покупатели» набирать пополнение. Кота в мешке никто, ясно, не хотел. Поэтому «торгующие» стороны вели обоюдные расспросы. Казаджиев все больше молчал, ему было все равно куда, лишь бы скорее. Этим, видно, он и приглянулся неразговорчивому лейтенанту, приехавшему за «товаром».
Так Казаджиев попал нежданно-негаданно в артиллеристы. Да не в простые… В Великую Отечественную все, от маршала до рядового, гордились реактивными гвардейскими минометами «катюшами», как любовно величали их в народе. У немцев было свое определение — «адские мясорубки». Залпы реактивной артиллерии сравнивали с огненными смерчами. И Геннадию выпало стать наводчиком минометной установки БМ-8.
В нормальных полевых условиях эти системы обычно крепили на шасси мощных машин. Но тут был иной случай. Казаджиев воевал во 2-й отдельной гвардейской горно-вьючной дивизии. Оборонял Кавказский хребет. Этим все сказано. На ЗИСах по горам не особенно погоняешь. Выручали лошадки. На них навьючивали тяжелый груз и понукали карабкаться по кручам, по дорогам и бездорожью.
Лошади лошадьми, а без силенки в артиллерии, известно, хоть ложись и помирай. Тут становой хребет нужен. Весь взопреешь, покуда до цели доберешься. И бывалые солдаты диву давались, глядя на неунывающего безусого юнца, у которого мускулы литые, руки что тиски. Им невдомек, конечно, что, несмотря на младые годы, Геннадий — спортсмен с солидным стажем: с пятого класса он, захваченный акробатической страстью, упорно тренировал и тело и характер…
Взмыленные, гвардейцы торопливо собирали где-нибудь на подходящей площадке свою установку, давали прицельный залп — и скорехонько уносить ноги. Ухо надо было держать востро. Немцы спали и видели, как бы захватить БМ-8. Настойчиво поговаривали, что гитлеровцы снарядили специальные диверсионные группы для этого. Но ничего путного у них не вышло. Наши бойцы были постоянно начеку, появлялись всегда неожиданно и обрушивали на врага лавину огня.
Но не только в фашистских диверсантах-головорезах крылась опасность. И без того гвардейские минометчики рисковали головой ежечасно. Реактивный снаряд — штука чрезвычайно капризная, чувствительная. С ним глаз да глаз нужен. Чуть не доглядишь, пиши — пропал. Как-то расчет с наводчиком Казаджиевым выбрал в горах сильно поросшую кустарником позицию. И вроде добросовестно сектор стрельбы расчистили. Ан и на старуху бывает проруха: один снаряд, зацепив, как уже потом сообразил Геннадий, за ветку, взорвался метрах в десяти от установки. В ушах бойцов загудел набат, но бог миловал — этим и отделались.
Судьба гвардейцев-минометчиков такова, что они далеко не часто видели результаты своих действий. В основном об итогах страшной работы «катюш» им доводилось слышать от других. Но два раза Казаджиев лично наблюдал за дьявольской поражающей силой реактивных зарядов — за сплошным маревом огня, в котором гибло все живое. Нет, не радовался Геннадий этому жуткому зрелищу, воспринимал как воплощение гнева народного.
В 43-м Кавказ полностью освободили наши войска. Снова советскими стали города Краснодар, Ростов и другие. Это были дни, наполненные счастьем. Но опять ранение, и опять — больничные палаты.
После излечения Геннадий сменил военную «профессию» — попал в 10-й отдельный батальон автоматчиков. Уже одно то, что батальон и вдруг — отдельный, говорило о его исключительном назначении. Это была очень мобильная, подвижная единица. Вооруженных безотказными ППШ и трофейным оружием автоматчиков на «студебеккерах» быстро перебрасывали в самые жаркие точки. Их кидали туда, где горячо — в прорыв или во вражеский тыл, если требовалось устроить «большой шум».
И понятно, переправы, переправы… Сколько раз Геннадий благодарил акробатику за развитие ловкости, идеального чувства равновесия. Бывало, под кинжальным огнем надо перескочить по узенькому бревнышку-жердочке. Легко ли? Тут десятые, сотые доли секунды решают — жить тебе или нет. У смерти свой секундомер. Пуле достаточно мгновения, чтобы найти цель. А Казаджиев всем на изумление и зависть — шмыг юркой мышкой и проскакивал опасное расстояние, обманывая костлявую.
Не забыть Казаджиеву до конца дней и форсирование Днестра. С избытком вобрала крови наших солдат в свои воды эта река. Дважды пришлось переправляться через нее. А точнее, трижды: два раза туда, один — обратно. Не удержали автоматчики плацдарм с первого захода. Слишком губителен был гитлеровский заградительный огонь — мало кто достиг берега. На оставшихся смельчаков фашисты выплеснули всю злобу, бросив в бой резервы.
Один за другим замирали навечно однополчане Геннадия. Скуднели запасы, последние патроны берегли для себя… И когда положение стало безнадежным, комбат вызвал рядового Казаджиева и еще двух бойцов, показавших себя хорошими пловцами. Вручил им знамя батальона и приказал доставить на наш берег. Несколько человек были необходимы на случай, если убьют плывущего с батальонной святыней.