На взлет идут штрафные батальоны. Со Второй Мировой – на Первую Галактическую
Шрифт:
– Кто здесь? Кто здесь?
– Не ори, – раздался спокойный голос откуда-то справа. А стоны стали еще сильнее.
– Где я?
– Заткнись, тебе говорят! – ответил еще один голос. На этот раз раздраженный.
И в этот момент включился ослепительный свет. Настолько ослепительный, что глазам мгновенно стало больно. Рефлекторно Марк зажмурился. Вокруг застонали, зашевелились, закряхтели. Наконец, мальчик смог открыть слезящиеся глаза и обомлел.
Большой зал был заполнен людьми, одетыми лишь в трусы одинакового серого цвета. И только мужчинами, от мальчишек его возраста,
– Внимание всем! Вы помещены во временный карантин. Через несколько дней вы будете отпущены на свободу при условии соблюдения нескольких правил. Запрещается общаться, разговаривать, необходимо соблюдение полной тишины. За нарушение – немедленное наказание! Запрещается называть себя или окружающих по именам. На ваших руках есть идентификационные номера. За нарушение – немедленное наказание…
Только сейчас Марк ощутил, как саднит правое предплечье. Вытянув перед собой руку, он с ужасом оглядел пульсирующий болью багровый ожог в форме числа «048».
– Эй! А кто с нами говорит? И что за карантин? Что вообще происходит? Вы кто такие? – встал один из мужчин и, прикрывая глаза от слепящего света ладонью, уставился куда-то вверх.
– Нарушено первое правило! – бесстрастно ответил голос, и мужчину вдруг коротко ударило синей молнией, вырвавшейся откуда-то сверху. Мужчина свалился на пол, все его тело ломало и корежило судорожной болью.
– Встать! – снова раздался голос.
Мужчина медленно привстал, потряхивая головой. Постоял на четвереньках, потом выпрямился.
– Назвать себя!
– Это… Люк Ван, работал наладчиком…
Наладчиком чего Люк работал, никто так и не
узнал. Молния на этот раз ударила без предупреждения.
– Встать! – выждав, пока прекратятся судороги, скомандовал голос. Мужчина еле-еле поднялся с пола.
– Назвать себя!
Наладчик-чего-то-там, наконец, сообразил и, мельком взглянув на правую руку, пробормотал:
– Ноль семьдесят один.
– Правило третье – запрещается не подчиняться приказам. За нарушение – немедленное наказание! За нарушение двух приказов ноль семьдесят первый наказан!
И новый удар током. В воздухе буквально воняло электричеством. На этот раз «071» встать не смог. К нему бросились трое, чтобы привести в чувство, но тоже были наказаны.
– Запрещается помогать друг другу!
– Запрещается…
– Запрещается…
– Запрещается…
Запрещалось спать при включенном свете. Запрещалось не спать при выключенном свете. Запрещалось бесцельное хождение по залу – подходить можно было только к туалету и только за едой. И только при включенном свете.
И за все – наказания.
– А теперь всем спокойной ночи, – усмехнувшись, голос исчез, и по залу прокатился с трудом сдерживаемый вздох облегчения. Хоть это разрешалось. Вроде бы…
Свет выключился – люди снова погрузились во тьму. Зато загремела музыка, бьющая по ушам. Хорошо, что ей оказался нейропанк, любимый Марком. Иногда подросток даже засыпал под него, включая звук через наушники. А вот непривычным к подобной музыке было очень тяжело – они ворочались, закрывали
В животе бурчало, очень хотелось есть. Впрочем, мальчики в пятнадцать лет всегда хотят есть. Но их не кормили, а спрашивать соседей о еде Марк опасался, поскольку прекрасно помнил, как стоило кому-то попытаться произнести хотя бы слово, с потолка неотвратимо бил синий змеящийся кнут – невидимые наблюдатели были неутомимы и внимательны. Хорошо хотя б зевать, вздыхать и стонать разрешали. Через два часа свет погас опять. Наступила «громкая ночь». А еще через два часа наступил и очередной «яркий день».
После вторых «суток» у людей лихорадочно заблестели глаза. Но и молнии стали сверкать все реже и реже. Уставшие люди умудрялись засыпать, невзирая на рваный грохот нейропанка и чередование искусственных «дней» и «ночей».
После четвертых «суток» Марк сбился со счета. Он просто стал засыпать коротким чутким сном на два часа и тупо сидеть и таращиться в противоположную стену тоже на два часа. Постепенно людьми овладел какой-то душевный ступор. Им просто стало все равно. Жизнь постепенно превращалась в тупое чередование «дней», «ночей» и приемов пищи. Все остальное постепенно отходило на второй, если не на третий, план…
В начале одной из «ночей» кто-то не выдержал и бросился к двери, около которой сидел Марк, вернее – «ноль сорок восьмой». Человек заорал, замолотив кулаками по металлу:
– Выпустите меня! Выпустите! Я больше не хочу! Не могу!
Несколько разрядов одновременно ударили по взбесившемуся мужчине, и его тело рухнуло на пол рядом с мальчиком. Какое-то время человек еще дышал, а потом умер, не приходя в сознание. Подростку пришлось до «утра» спать рядом с трупом, но страха уже не было. Осталось просто отупение. Равнодушие. Страшно болела голова, ломило мышцы. Видимо, то же самое испытывали и другие. Впрочем, никто уже не жаловался, наученный страшным опытом предшественников. Когда свет включился, люди – впрочем, люди ли уже? – даже не посмотрели на распростертое у дверей тело. Тем более что им неожиданно дали еду. Вверху что-то заскрежетало, открылось, и на цепях в зал опустился большой котел. Из него шел пар… и неимоверно-притягательный запах. Люди сглатывали слюну, жадно глядя в центр зала.
Но никто не решился даже шевельнуться, боясь нарушить запрет…
– Приступить к приему пищи!
И люди молча рванули к еде. Сильные отталкивали слабых, слабые спотыкались и падали. Но, даже падая, из последних сил хватали более быстрых товарищей по несчастью за ноги, пытаясь опрокинуть на пол. Не со зла, просто очень хотелось есть…
«Ноль сорок восьмой» сумел боком протиснуться в узкую щель между телами более сильных соперников и присоединиться к пиршеству. Правда, получалось это только одной рукой. В котле плескалась неаппетитная на вид красно-коричневая бурда – горячий бульон, в котором плавали неочищенные, лишь разрезанные пополам буряки. И все.