На языке пламени
Шрифт:
После обеда и кофе Гримстер предложил Лили прогуляться — в саду было еще тепло и светло. Они ступили на мощеную дорожку. Посреди лужайки был пруд, заросший лилиями и накрытый сеткой от цапель, прилетавших с реки полакомиться рыбкой.
— Вы уже освоились, Лили? — спросил Гримстер.
— Да, спасибо, Джонни. Но майор Кранстон хочет переселить меня в другой номер. Там, говорит, удобнее, и вид из окон лучше. Вы что, собираетесь исполнять все мои желания?
— Почему бы и нет? — усмехнулся Гримстер. — Нам у вас нужно кое-что узнать.
«Простота, — подумал он, — хуже воровства. Но здесь
— А я считала, вы за полчаса вытянете из меня все, что вам нужно, — усмехнулась Лили. — Мне нечего скрывать — ни о себе, ни о Гарри. В чем же дело?
— Не торопитесь, — ответил Гримстер. — Завтра мы начнем настоящий разговор, но сначала мне хотелось бы вам кое-что объяснить. Я стану задавать вам вопросы обо всем… вопросы иногда личные и каверзные. Мне бы не хотелось, чтобы вы на них обижались. Не всегда вам будет понятно, почему я задаю тот или иной вопрос, но вы не волнуйтесь. Просто старайтесь отвечать как можно точнее. Вы здесь гостья, у вас есть право собрать вещи и уехать в любое время.
Разумеется, такого права у нее не было, но пусть думает, что есть.
— Если вы станете слишком назойливы, я сразу дам вам понять.
Она рассмеялась и пошла немного впереди него, разглядывая сквозь сетку бледные очертания золотых карпов в пруду. Волосы упали ей на лицо. Гримстер различил едва заметный пушок на загорелой коже шеи, воздух наполнился запахом ее духов, крепких, экзотических… такими Вальда никогда не пользовалась.
Лили выпрямилась, повернулась к нему и вдруг сказала почти с детской гордостью:
— Неужели я так много значу для вас? Для ваших людей и… для чего там еще?
— Это правда.
— Боже, как здорово! И с Гарри я всегда чувствовала себя незаменимой. Как вы думаете, приятно сознавать, что мы кому-то нужны?
— Конечно.
— Я, знаете ли, не имею в виду постель, любовь и прочее. — Она покачала головой. — Будучи незаменимой как личность, мне вот что хотелось сказать…
Гримстер улыбнулся, поняв, что слова «наивность» и «простота» к ней не подходят, и ответил:
— Конечно, понимаю. Хотя вы снова не в ладах с деепричастием.
Она засмеялась и сказала:
— Мы с Гарри, бывало, восхитительно проводили время. И тогда он вел себя не как профессор.
За садами, над ячменным полем опоздавший с песней жаворонок ринулся к земле, резко переменив веселую ноту на почти страдальческий крик.
— Что это за птица? — спросила Лили.
— Жаворонок. Устраивается на ночь. Пора и нам.
— Жаворонок?
— Да.
Сумерки сгущались, но Гримстер успел заметить, как заблестели глаза девушки. И вдруг Лили начала читать стихи, глядя вверх, туда, где только что был жаворонок, читала по памяти, ее голос зазвучал непривычно торжественно:
Нам пенье жаворонка может показатьсяВороньим карканьем, когда мы спать хотим,И если днем вдруг соловей замыслитС гусями вместе песню завести,Он нам покажется не лучшим музыкантом,Чем воробей. О, как на свете многоВещей, уместных лишь в свой день и час!Лили остановилась и улыбнулась в ожидании похвалы.
— Гарри очень любил поэзию. Стихи даются мне ужасно трудно, но он умел меня учить, хотя, честно признаться, я не понимаю и половины их смысла. Он обычно… — Ее речь оборвалась на полуслове. — Пора идти.
Ошеломленный, Гримстер пошел за ней к дому. Гарри Диллинг и Лили Стивенс. Пигмалион и Галатея. Он умер, не закончив превращения. Оплакивала ли она его, скучала ли по нему? Вероятно, лишь изредка, при удобном случае. Бедный Гарри. И эти стихи. Шекспир. Гримстером овладело странное чувство, словно ему только что сообщили нечто очень важное. Такое случалось и раньше. Не раз он сожалел, что, общаясь с людьми, не пришпоривал и не пускал в эти минуты вскачь внезапно возникшее смутное, почти неуловимое чувство духовного родства, столь необходимое в его работе и называемое по-научному интуицией.
Оставшись наедине с сигарой и бренди — после гибели Вальды он стал пить и больше курить, — Гримстер раскрыл досье на Диллинга, перечитывая абзацы наугад, перепрыгивая через страницы. Он уже знал досье почти наизусть, но решил пройтись по нему еще разок — пусть интуиция подскажет, на чем нужно остановиться, а что можно пропустить.
Гарри Мартин Диллинг родился в 1927 году («Значит, мы ровесники, хотя он — Лев, а я — Бык») в Формби, графство Ланкашир, родители погибли при бомбежках Ливерпуля. Не имел ни сестер, ни братьев. Воспитывался у дяди. Рос умницей, прошел по конкурсу сначала в Манчестерскую среднюю школу, потом в один из университетов, стал первым по физике в группе, получал именную стипендию, а через год завоевал специальную награду «Робинз Прайз» за научные достижения. Сделал карьеру. Некоторое время работал в промышленности, занимался исследованиями для «Бритиш Оксиджен Компани»…
Гримстеру за время работы в Ведомстве пришлось прочитать не меньше сотни подобных биографий. Перу Диллинга принадлежало множество печатных работ — по спектроскопии и многолучевой интерферометрии, по микроструктуре поверхности алмазов, рубинов, изумрудов… Гримстеру, как и всякому непосвященному, эти названия ничего не говорили.
О последних годах Диллинга в досье не было почти ничего. Он открыл небольшую компанию по промышленным исследованиям, капитала не хватило, компания была обречена — и за полгода до его смерти обанкротилась. Об этих шести месяцах в папке не было ни слова, сообщалось только о дне, когда он связался с Ведомством и в первый раз побеседовал с Копплстоуном.
«И все-таки, что это был за человек?» — рассуждал Гримстер. Для пущей безопасности спрятал то, что уже собирался продать. Диллинг не блефовал. На рынок он вышел с товаром. А спрятал его, чтобы обезопасить сделку, потому что не доверял людям Ведомства, и не без оснований. Они обвинили бы его во всех смертных грехах. (Если бы обыватели только знали, что происходит за кулисами! Время от времени такие сведения просачиваются в прессу, в парламенте разражается очередной скандал, но мало-помалу его всегда удается загладить. Так уж заведено.) Диллинг не доверил бумаги ни сейфу, ни банку. У него хватило ума спрятать их сверхнадежно".