На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии
Шрифт:
Были, правда, среди них напористые и упрямые, которые вновь и вновь пытались повернуть капризную госпожу удачу лицом к себе. Бесприютные, беспаспортные, изгнанные из Петербурга и лишенные права проживать в нем, они снова возвращались в столицу с маниакальной надеждой стать в конце концов петербуржцами. В просторечии их называли «Спиридоны-повороты». Но таких было немного. Почти всех вылавливали — и тех, кто не соглашался вернуться в деревню добровольно, отправляли по так называемому «вольному этапу» в сопровождении конвоира. Это называлось «Приехать на солдате». Но наиболее хитроумные и изворотливые даже из этого старались извлечь пользу. При высылке из Петербурга всем выдавался комплект одежды. Зимой, кроме обязательной ситцевой рубахи, порток и обуви, в него входил казенный полушубок. Чаще всего его тут же недалеко от городской заставы пропивали
Постепенно выражение «Напитириться», смысл которого в XVIII и XIX веках частенько доходил чуть ли не до сокрушенно-горького, безрадостного «сыт по горло», стало терять свое первоначальное значение. Особенно это сделалось заметно в середине XX века, когда в Ленинград стремились попасть в поисках не столько финансового, сколько духовного обогащения. Тогда в стране и вправду особенно остро ощущался дефицит нравственного продукта. Домой возвращались переполненные яркими впечатлениями, сознанием собственной причастности к неповторимым ценностям мировой культуры, к уникальной атмосфере великого города. Тогда-то провинциальный фольклор и породил своеобразную формулу избранности. Побывавших в северной столице восторженных счастливцев одаривали особенным уважением и навечно метили почетным клеймом: «Оленинграженный», или «Эрмитажированный». Правда, иногда такая в общем-то лестная характеристика окрашивалась в едва уловимые иронические тона. Все-таки и пребывание в Ленинграде было кратким, и ознакомление с культурой носило поверхностный, беглый характер. Но суть оставалась та же.
Эта замечательная поговорка тесно связана с историей старинной Синопской набережной на левом берегу Невы, что идет от проспекта Обуховской Обороны до Смольного проспекта. Синопской набережная была названа так в 1952 году, в память победы русского флота над турецким в бою под Синопом в 1853 году. В середине XVIII века часть набережной называлась Амбарной, по складским амбарам на так называемой Хлебной пристани. С 1880-х годов значительная часть пристани принадлежала известному хлеботорговцу купцу Калашникову, по имени которого вся набережная с 1887 года стала называться Калашниковской. В обиходной речи современных петербуржцев до сих пор сохранившиеся старые амбары на набережной называются «Калачами», а сама набережная — «Берегом». Сюда, к пологому берегу Калашниковской набережной, приходили баржи со строительным кирпичом, на разгрузку которых, как правило, привлекались поденные рабочие, во множестве приходившие в Петербург на заработки из деревень, преимущественно — крестьяне из близлежащих губерний.
Работа по разгрузке кирпичей была тяжелой. Их носили на спинах на деревянных поддонах, укрепленных на специальных проволочных крючьях, накинутых на плечи. Красная кирпичная пыль насквозь пропитывала потные полотняные рубахи поденщиков. В арсенале городского фольклора сохранилась поговорка, которую любили повторять побывавшие на заработках в столице деревенские парни по возвращении в свои дома: «Наша деревня Питером красна». Чего тут больше: досады на свою провинциальную судьбу или нескрываемой гордости за близость к столице — судите сами.
У этой фразеологической конструкции есть сравнительно точная дата рождения. Она появилась в конце 1830-х годов, когда на территории Новой Голландии было закончено строительство Морской следственной тюрьмы. Проект тюрьмы выполнил архитектор Военного ведомства А. Е. Штауберт, которому в Петербурге принадлежит авторство многих казарменных, училищных и других армейских сооружений. Здание тюрьмы до сих пор украшает западную стрелку Новой Голландии. Оно представляет собой круглое в плане неоштукатуренное краснокирпичное сооружение, под стать всему суровому и прекрасному архитектурному облику лесных складов Новой Голландии.
Морская тюрьма в Новой Голландии. Современное фото
Если верить фольклору, то уже во время проектирования сам архитектор называл будущую круглую тюрьму «Башней». Говорят, что это название было известно в Петербурге еще до окончания строительства. При передаче из уст в уста оно уточнялось и совершенствовалось. В конце концов фольклор остановился на варианте «Бутылка», не в последнюю очередь благодаря созвучию с названием подобного исправительного учреждения в Первопрестольной. В нескончаемом диалоге двух столиц прозвучала новая неожиданная реплика: «В Москве Бутырка, в Питере бутылка». Так или иначе, но Питер решил захватить инициативу и безоговорочно присвоил себе этимологию известного выражения: «Не лезь в бутылку». По-питерски это значит: веди себя достойно, благоразумно и тихо, не нарывайся на неприятности, иначе можешь оказаться в «Бутылке».
Шестиэтажное с мансардным этажом здание гостиницы «Астория» построено в 1911–1912 годах по проекту архитектора Ф. И. Лидваля на одном из самых престижных участков города, на углу Большой Морской улицы и Исаакиевской площади. «Астория» заслуженно считалась одной из лучших гостиниц Петербурга. Во время начавшейся вскоре после ее открытия Первой мировой войны в ней проживали высшие офицерские чины. С тех пор в народе сохранилось ее неофициальное название, нет-нет да и встречающееся иногда в обиходе: «Военная».
Гостиница «Астория». Современное фото
Репутация лучшей гостиницы сохранялась за ней и позже, и, как утверждает молва, не только в Ленинграде, но и далеко за его пределами. Вероятно, с этим обстоятельством связана одна из самых загадочных легенд блокадного города — легенда о торжественном банкете в гостинице «Астория», который фашисты якобы задумали устроить в побежденном Ленинграде. Будто бы даже разослали приглашения с точной датой предстоящего банкета — 21 июля 1941 года.
Впервые в Ленинграде заговорили о несостоявшемся банкете весной 1942 года. Молву подхватили писатели и журналисты, и легенда зажила самостоятельной жизнью. Между тем, несмотря на якобы тщательнейшую подготовку этой победной акции, не сохранилось ни приглашений, ни билетов, ни меню этого банкета, в то время как, например, разрешения на въезд в Ленинград, которые действительно были загодя отпечатаны немцами, можно и сегодня увидеть в Центральном музее вооруженных сил.
Специфический след оставила в городском фольклоре и своеобразная слава ресторана при «Астории». Известная закрытость гостиничных ресторанов советского периода, таинственные слухи о якобы происходивших там в 1920-е годы бандитских сходках, а позже — партийно-номенклатурных застольях, заклеймили ресторан как место злачное и гибельное. Кроме того, как утверждают «осведомленные люди», в ресторане во всякое время суток дежурили сотрудники известных органов, от чьих преданных партии чекистских «всевидящего ока и всеслышащих ушей» невозможно было укрыться. «Не ходи в „Асторию“ — попадешь в историю», — предупреждал не без основания городской фольклор. Тревогой за собственную судьбу окрашена и фраза, извлеченная из популярного советского кинодетектива «Место встречи изменить нельзя»: «В „Астории“ поужинал». В лексиконе художников петербургской группы «Митьки» она объясняла помятый внешний вид или отвратительное утреннее настроение. Петербуржцы в свою очередь с готовностью подхватили эту фразу из митьковской азбуки и превратили ее в расхожую поговорку — характерный пример возникновения городского фольклора.
Действительно, трудно подобрать более выразительный и точный образ для характеристики устойчивости — в общественном, политическом, физическом или каком-либо другом смысле, чем Александровская колонна на Дворцовой площади. Как известно, она не врыта в землю и не укреплена на фундаменте и держится исключительно с помощью точного расчета, ювелирной пригонки всех частей и собственного веса. Согласно одному из многочисленных преданий, в основание колонны был зарыт ящик отличного шампанского — чтоб стояла вечно, не подвергаясь ни осадке, ни наклону.