На запретном берегу
Шрифт:
И при этом он почему-то не чувствовал усталости. Ему хватало четырех или пяти часов сна. Обычно он просыпался оттого, что кто-нибудь начинал громко стонать рядом с ним, и тогда он тряс спящего за плечи, или хлопал по щекам, или выливал на него кувшин холодной воды — словом, делал все, чтобы тот очнулся. После этого, даже если ему все еще хотелось спать, заснуть Нарсиус уже не мог, и тогда он бродил по улицам до наступления темноты, а потом снова брался за корзину с фруктами.
Он знал, что в городе еще остались люди, которые до сих пор могли спать спокойно. Для некоторых жизнь почти не изменилась по сравнению с той, какую они вели до проклятья. Иные же каким-то образом умудрялись чувствовать себя неплохо и при кошмарных снах — как правило, это были богачи, у которых было достаточно денег, чтобы нанять слуг, обязанных будить их, как только они начинают метаться и стонать. Были и те, кто пытался бороться с проклятием иным образом: например, убежать из города; но, по слухам, это мало помогало. Соседние города-государства выставили посты вдоль границ и не пускали к себе подданных короля Афратеса — ибо теперь зараза распространилась на всех без исключения, а не только на жителей столицы, и каждый день приходила в Баалур весть о том, что еще один город охвачен колдовской заразой.
От кошмаров не было лекарства и не было избавления. От них не спасала даже смерть — жрецы Дагона утверждали, что теперь все умершие станут рабами Зерити в ее темном царстве по ту сторону смерти. Вся надежда оставалась только на то, что отправившиеся за лотосом смельчаки все-таки найдут его и вернутся. Но с каждым днем эта надежда становилась все меньше и меньше.
Бродя по улицам, Нарсиус везде слышал горестные стоны и вздохи, везде видел безрадостные лица: засыпая, люди погружались в кошмары сна, просыпаясь — оказывались в кошмаре яви. Многие кончали с собой: даже угроза вечного рабства у Зерити не могла остановить отчаявшихся обрести покой людей. Не обходилось и без несчастных случаев: буквально накануне кто-то, засыпая на ходу, споткнулся о бочку с маслом и уронил в разлившееся масло горящий факел — в результате от целого квартала остались одни угли.
Но эта ночь все длилась и длилась и никак не могла кончиться, так что даже он, совсем молодой юноша, начинал чувствовать себя совсем усталым и несчастным. Он заметил, что на улицах стало меньше огней: люди, изнемогшие от бессонницы, стремились окружить себя не светом, а тьмой, ибо именно тьма приносит покой и отдых. И стоило юноше об этом подумать, как тут же ему захотелось забраться в какой-нибудь темный угол, подальше от всех, свернуться в клубочек и закрыть слипающиеся глаза…
Он изо всех сил ущипнул себя и потряс головой. За эту ночь он проделывал нечто подобное уже в десятый, а может быть, в двадцатый раз. Он заглянул в темный переулок, в конце которого горел один-единственный фонарь, и решительно повернул к рыночной площади. Там свет, там огни, там люди.
Но тут из переулка прямо ему наперерез вывалилась шумная компания, размахивая двумя большими фонарями. Они распевали пьяными голосами, немилосердно фальшивя: последнее время многие в Баалуре пытались спастись от чумы и таким образом. Они шли нетвердой походкой от стены к стене, и фонари раскачивались у них в руках вместе с ними.
— Почем у тебя сладкие груши, мальчик? Могу я взять штуку на пробу? — с трудом выговорил один из гуляк.
В круге света от фонаря появилось женское лицо с опухшими глазами. Женщина проворковала:
— Выбери мне самую желтую, красавчик! Надо же чем-то заесть это паршивое кислое вино, которым вы, мерзавцы, меня напоили!
— Да, пожалуйста! — ответил Нарсиус, протягивая им корзину. — Лучшие груши во всем Шеме!
К корзине потянулось сразу несколько рук; кто-то сунул Нарсиусу серебряную монетку.
— Берегись, — услышал он у себя над ухом хихикающий голос. — Твои груши действительно хороши! Берегись Мило, он ходит тут вокруг и тоже очень любит груши! И если ему что-то не понравится, он потопчет все твои фрукты!
Нарсиус отшатнулся. Ему вдруг показалось, что вместо человеческих лиц он увидел в свете фонаря отвратительные жабьи морды.
— Чур меня! Сгиньте! — крикнул он и бросился бежать, но тут же запнулся обо что-то и ударился лбом так, что из глаз посыпались искры.
— В чем дело, мальчик? — пропел над ним медовый голос. — Что с тобой, разве мы тебе не заплатили?
— Не прикасайтесь ко мне! — откатившись в сторону, он выхватил из-за пояса нож, которым вырезал сердцевинки яблок для особенно придирчивых покупателей. Сталь блеснула в свете фонаря, лягушачьи и паучьи лапы отдернулись назад.
— Эй, парень, ты что, свихнулся? — испуганно крикнул один из демонов. — Смотрите, он же ее ранил! Будите, будите его, он спит!
Но нет, Нарсиус хорошо знал, что не спит. Он вдруг со всей очевидностью понял, что произошло с городом: день стал ночью, ночь стала днем, кошмары стали явью. Размахивая кинжалом во все стороны, он пятился по темному переулку, пока наконец не выскочил на освещенную улицу, и тогда помчался по ней со всех ног, а за ним по пятам гнались демоны, протягивая к нему свои уродливые когтистые лапы и лязгая зубастыми пастями.
— Берегитесь, он сошел с ума! — кричали у него за спиной. — Он ранил мою подружку! Держите его, попытайтесь его связать!
Чудовища окружили его со всех сторон. В совершенном отчаянии он бросился прямо на них, размахивая ножом. Где-то недалеко отсюда должен быть его дом, только там сможет он спастись от этих уродов! Скорее туда!
Нож его полоснул по чьей-то отвратительной роже, темная жидкость потекла по нему. Кто-то ткнул ему факелом прямо в лицо, и он увидел то, чего боялся больше всего: на ноже была не кровь, а какая-то вязкая зеленая мерзость. Он застыл, вытаращив глаза, и только секунду спустя осознал, что рука, державшая факел, была обычной человеческой рукой.
Но голос, что прогремел над ним, мог принадлежать только демону: хриплый, ужасающий рев.
— Стражу! Позовите стражу! Его нужно остановить!
И тогда Нарсиус побежал изо всех сил, побежал так быстро, как не бегал никогда в жизни, и завывающая, улюлюкающая толпа осталась где-то позади. Добежав до своего дома, он принялся отчаянно барабанить в дверь и молотил по ней кулаками, пока ему не открыли.
Как безумный, ворвался он в дом, ничего не видя перед собой, понимая только, что наконец-то спасен.
— Это Нарсиус, что-то он сегодня рано, — услышал он словно издалека. И другой голос, еще более тихий, позвал его откуда-то из темноты:
— Скорее, дитя мое, скорее входи! Что-то происходит на улице, там, наверное, небезопасно.
По-прежнему ничего не видя в полутьме, он сделал несколько неуверенных шагов по коридору — и вздрогнул, услышав, как лязгнул засов у него за спиной. Он оглянулся через плечо и увидел перед собой не старого слугу, а какой-то смутный, расплывчатый призрак с красными горящими угольями вместо глаз.