На заре царства (Семибоярщина)

Сергиевский Николай Николаевич

— Приду, приду… Маленько погуляю, покуда позовешь.

— Ладно.

И Равула Спиридоныч легкой и быстрой походкой, полный заманчивых надежд, направился к дому.

Глава XXVIII

Тайна, подслушанная степью

Вторично раздался призывный свист, и нельзя было мешкать. А Ульяниха смутилась и готова была передумать. При таких осложненных обстоятельствах решиться на осуществление плана было слишком дерзко и опасно. Однако думать было поздно. И испугала к тому же ответственность перед Пауком. И, не раздумывая дольше, Ульяниха поспешила за Наташей, бежавшей в глубь сада.

Вот и калитка. Ржаво прохрипела давно не отмыкавшаяся задвижка, с трудом поддавшаяся. Мгновения казались вечностью. Еще усилие, дверь распахнулась, Наташа выскочила в проулок, калитка за ней стремительно захлопнулась, и — пленница была на свободе.

Но радоваться, говорить, обсуждать, расспрашивать было не время. Еще дороже была теперь каждая минута. Аленин с Яшей и Наумовым держали наготове припасенный наряд: сапоги, штаны, кафтан — все большое, чтобы быстро одеться. С ловкостью, удесятеренной опасностью, как бы привычно, Наташа стремительно переоделась. Наумов лихо надел ей колпак на голову — и из Наташи, у которой после стрижки со времени смерти матери волосы мало еще отросли, — вышел молодец молодцом. Не узнать!

Все трое, продолжая хранить молчание, быстро зашагали по проулку. Вдруг Наташа вспомнила:

— Беда! Боярин сейчас спохватится. Ждет он меня к ужину. Пошлет в сугону [107] .

— Как же быть? — невольно замедлил шаги Аленин.

— Конно бы, — откликнулся Яша.

— Где его возьмешь! — заметил Наумов.

В напряженном раздумье они продолжали путь.

— К Симеону! — вспомнил и решил вдруг Аленин. — Недалеко. Мигом дойдем. Там до ночи обождем. Авось не сыщут.

107

Вдогонку.

Они свернули в боковую улицу, ускорили шаг, прошли с полверсты, дошли до часовни, спустились в подземелье и вздохнули свободно.

В жуткой обстановке среди раненых и умиравших незаметно прошел для Наташи и Аленина первый час свиданья после долгой разлуки.

Темной ночью вышли они из подземелья. Опасен был этот недолгий путь по городу, занятому поляками. Но счастье им пока покровительствовало. Встречных не было. На той стороне Яузы мелькали сторожевые костры своих, они бегом добежали до них — впереди лежал уже безопасный путь. В условленном месте они нашли лошадей.

— Куда же теперь? — спросила Наташа.

— К Троице, к Матвею Парменычу. Там спокойно тебе будет, — сказал Аленин. — О сговоре моем с Пауком, о желании спасти тебя и боярину покуда не говорил, в удаче уверен не был, зря тревожить старика не хотел; и так уж сколько он из-за тебя намучился. Ну, а теперь свезу радость. Коли тяжел мой грех перед Матвеем Парменычем, так ныне, чаю, позабудется вся моя вина. Садись, Наталья Матвеевна.

Она ловко вскочила на коня. Ходкой рысью они двинулись вперед, вскоре миновали стан подмосковный и выехали в приволье лугов, залитое лунным светом. Ехать им предстояло часа три. Боясь, что девушка с непривычки устанет от верховой езды, Аленин замедлил ход. И зашел между ними нескончаемый разговор. Он чувствовал потребность рассказать Наташе обо всем им пережитом и своей жизни в разлуке с ней, об увлечении Мариной и снять с совести тяжесть этого греха. Долог был разговор. Надо было вспомнить все со времени отъезда за границу, чтобы понять причину всего случившегося. В чистосердечной исповеди Аленин не жалел себя, не оправдывал, но бичевал и обвинял. Хотелось резче очертить свои грехи, чтобы полнее было оправдание и прощение, если он их заслужит.

— Такова моя жизнь, Наталья Матвеевна, — сказал он, закончив исповедь. — Вся она перед тобою без утайки. Во власти твоей казнить или миловать. Скажи же свое конечное слово.

Кони, пофыркивая, шли шагом. Залитая лунным светом, степь обдавала их волнами свежего аромата, звенела созвучным пением тысячи кузнечиков, тепло июльской ночи ласкало. Забылись на время ужасы всего ими пережитого и всего переживаемого сейчас Москвой, и душа растворялась в безотчетном желании мира, прощения и радости. И как аромат цветов под ногами коней, как пенье кузнечиков, их души, объятые этим желанием примирения, сливались в одном порыве к дружбе и давно понятой, но никогда не высказанной любви, чтобы вместе найти силу бодрости и взаимной поддержки для преодоления неизбежных пока грядущих трудностей жизни.

Как бы чувствуя порыв их влечения, кони дружно шли в ногу, теснясь друг к другу. Опустив голову, ехала Наташа. После выслушанного рассказа она приняла решение. Но волнение мешало говорить. А говорить нужно было.

— Дмитрий Ипатыч, — прозвучал наконец тихо ее голос, но показалось, как будто ночь притаилась, слушая его, и кузнечики примолкли, — я ли вольна судить, казнить тебя, коли без тебя мне жизнь была не в жизнь, коли ждала я тебя, каким бы ты ни пришел…

Дух у него захватило.

— В разлуке с тобой, — продолжала она, — дня не проходило без мысли о тебе. Я не винила тебя, а болела душой, жалела, знала: не на радость, а на муку ушел ты от меня… Так что ж теперь-то говорить!..

Уже встретились их руки. Еще мгновение… Но… насторожилась ночь, разыгралась вдруг безудержным звоном кузнечиков, распахнула ризы благоуханий луговых цветов и скрыла подмеченную тайну, святую, стыдливую и чистую.

Алел уже восток, отражая свой свет на их счастливых лицах. Кони, отдохнув, сами взяли дружной рысью. И навстречу всходившему солнцу Наташа и Дмитрий ехали, веря в лучшее будущее, в свои силы, в торжество правды на истерзанной невзгодами земле Русской.

Вскоре показались стены и главы Троицкой лавры.

Матвей Парменыч, уже поправившийся, встал по обычаю рано и первый раз после болезни вышел подышать утренним воздухом. Он чувствовал себя бодро: подавляя мысли о личных невзгодах, он думал о той великой работе, за которую снова принялся совместно с Авраамием Палицыным и отцом Дионисием. Двое всадников, быстро въехавших в монастырские ворота, привлекли его внимание. Заметили издали боярина и они, поэтому остановились и спешились.

— Обожди меня здесь, — сказал Дмитрий, передавая поводья Наташе. — Пойду покуда один. Как бы неожиданная радость не растревожила старика после болезни.

Он пошел навстречу Матвею Парменычу. Тот уже узнал его. Они поздоровались и обнялись. От старика не скрылось радостное настроение Аленина.

— Чтой-то ты нежданно так? — пытливо посмотрел на него Матвей Парменыч. — Или весть какую привез? Лик у тебя будто радостный. Уж не победа ль над поляками?

— Будет и победа, Матвей Парменыч, — улыбаясь, ответил он. — А покуда иную весть тебе привез.