На заре царства (Семибоярщина)
Шрифт:
В это время в подмосковных станах появился, неизвестно откуда взявшийся, будто чудесно упавший с неба свиток. «В Нижнем Новгороде, — говорилось в нем, — мужу по имени Григорию было видение в ночи: поднялся верх избы его, в полуночи просиял на него свет чудесный, и в свете том явились два мужа: один сел у груди Григория, другой стал в головах. И тот, который стоял, сказал сидящему: «Господи, что сидишь и не поведаешь ему?» Тогда он сказал: «Если люди по всей Русской земле покаются и станут поститься три дня и три ночи, не только старые и молодые, но и младенцы, тогда Московское государство очистится». Стоящий спросил: «Господи, а если не покаются, что над ними будет?» — «Если не покаются и не станут поститься, то все погибнут и царство разорится». Весть об этом чудесном свитке облетела все Московское государство, и положено было установить пост — в понедельник, вторник и среду ничего не есть и не пить, а в четверг и пятницу питаться сухоедением. Всеобщий пост и молитва окончательно укрепили единодушие народа для предстоящих подвигов. Нужно было только появиться лицу, которое бы повело народ. И как известно, вождем стал простой нижегородский говядарь (мясник или скотопродавец) Козьма Захарыч Минин-Сухорук. Ему также было видение: явился ему во сне святой Сергий и велел разбудить спящих. По зову Минина поднялся Нижний Новгород и вся Русская земля. Славный стольник, князь Дмитрий Михайлович Пожарский, лечившийся в то время в вотчине своей Линдехе (в 120 верстах от Нижнего) от ран, полученных весной 1611 года во время сражения в Москве, встал во главе всенародного воинства. В помощь ему, в качестве сборщика и хранителя казны, был выбран Минин. Долго медлил, однако, князь Пожарский приходом к Москве, не спеша, вдумчиво налаживал поход: собирал войско, деньги, ждал выборных, которые обеспечили бы ему положение полноправного вершителя всех дел «по избранию всех чинов людей Московского государства». Заручившись этим положением, собрав могучее войско и богатую казну, поклонившись гробам, родителей в Спасском Суздальском монастыре, Дмитрий Михайлович к концу лета повел земское ополчение к Москве и 14 августа стал между Троицко-Сергиевской лаврой и подмосковной Клементьевской слободой. Из числа военачальников ранее стоявшего под Москвой войска князь Пожарский застал только князя Трубецкого; Заруцкий с частью казаков раньше его прихода бежал через Коломну (где захватил Марину с «царевичем») в Михайлов. Бежал он потому, что и Трубецкой, и вся подмосковная рать готовы были пристать к Пожарскому, бороться с которым казацкому атаману было не по силам (незадолго до прихода князя Пожарского Заруцкий пытался избавиться от опасного соперника, подослав к нему убийц в Ярославль, но покушение не удалось и заговор был раскрыт). После прихода князь Пожарский принимал от Троицкого архимандрита Дионисия благословение войску и устраивал ратный порядок. Войско его было сильно, и поэтому, когда отряд иноземцев предложил князю Пожарскому за плату свои услуги дня совместной борьбы с поляками, князь с полным основанием мог дать следующий достойный ответ: «Теперь наемные люди не нужны Московскому государству; были польские и литовские люди сильны до тех пор, пока государство было порознь, а теперь московские люди стали вместе. Те, которые были в воровстве, отпали от него; из доходов, которые собираются, дается жалованье ратным людям, а бояре, окольничьи, дворяне и дети боярские служат и бьются за веру и за свое отечество без жалованья».
Первый бой с поляками, в котором приняло участие и войско Трубецкого, произошел 24 августа. Литовский гетман Ходкевич, подходивший с продовольствием для изголодавшегося кремлевского гарнизона, рассчитывал достигнуть Москвы до прихода князя Пожарского, но опоздал и 24 августа потерпел сильное поражение, потерял свои возы, отнятые русскими, и ушел, оставив осажденных на произвол судьбы.
Положение осажденных было отчаянным. Еще летом смоленский воевода Якуб Потоцкий (поставленный королем после взятия Смоленска) послал в Москву племянника своего Николая Струся с тремя тысячами жолнеров, предназначавшихся для замены измученного кремлевского гарнизона. Струсь потребовал, чтобы Гонсевский сдал ему начальство над городом. Требование было оскорбительным: Гонсевский стойко выдержал всю непомерную тяжесть осады, а теперь желавший выслужиться Струсь собирался к концу ее отнять у него лавры победителя. Но сильно сомневаясь, что они действительно украсят польское оружие, Гонсевский охотно передал ему начальство и ушел со значительной частью войска на родину. За ним вскоре ушли и четыре тысячи сапежинцев, получивших отказ в получении жалованья. Таким образом, кремлевский гарнизон значительно уменьшился. Правда, он пополнился свежими силами, но продовольствия для гарнизона не было. Отчаяние овладело поляками после поражения Ходкевича, который вез обильные припасы. Теперь им грозила неминуемая голодная смерть, потому что запасы окончательно истощились. Конское мясо и хлебы, испеченные из лебеды, составляли роскошь, доступную избранным. По словам современника-очевидца, осажденные ели собак, кошек, мышей, грызли разваренную кожу с обуви, с подпруг, поясов, с пергаментных переплетов книг, но и этой «пищи» не хватало.
И, несмотря на все испытанные ужасы, поляки, когда князь Пожарский прислал им 15 сентября письмо с предложением сдаться, послали ему заносчивый ответ. Пожарский, не запугивая их, приводил разумные доводы бессмысленности дальнейшего сопротивления, говорил, что помощи ждать неоткуда, так как Ходкевич ушел и не вернется, королю скоро самому туго придется от турок, буяны сапежинцы заняты бесчинствами в самой Польше. «Присылайте к нам, не мешкайте, — писал князь Пожарский, — сохраните свои головы, а я вас беру на свою душу: кто из вас захочет в свою землю идти, тех отпустим без всякой задержки, а которые сами захотят Московскому государству служить, тех пожалуем по достоинству. А кому из ваших людей не на чем будет ехать или идти не в силах от голода, то, как вы из города выйдете, прикажу навстречу таким выслать подводы». На эти доброжелательные строки поляки ответили бранью, называли московский народ «самым подлейшим на свете, по храбрости подобным ослам или суркам»; самого князя Пожарского честили архимятежником. «И не только со своими негодяями и шишами, — заключали письмо поляки, — что у тебя теперь, но если бы к тебе пристало гораздо больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда не одолеешь ты нас при помощи Божией». Но скоро сами поляки узнали цену своему хвастовству: 22 октября Трубецкой пошел на приступ Москвы; голодные поляки не в силах были защищаться и ушли в Кремль. Войско Трубецкого без сопротивления заняло Китай-город. Войдя в него, русские прежде всего увидали чаны, наполненные человеческим мясом. В тот же день ввиду тесноты в Кремле поляки приказали боярам выпустить жен и детей. 24 октября открылись Троицкие ворота, и во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским вышли бояре, в том числе юный Михаил Федорович Романов с матерью, старицей Марфой и дядей Иваном Никитичем, дворяне, купцы. 25 октября отворились все кремлевские ворота, и 26-го поляки сдались окончательно. В ознаменование освобождения Москвы состоялось многолюдное религиозное торжество: от мест стоянок войска князя Пожарского и князя Трубецкого потянулся крестный ход к Лобному месту на Красной площади в Китай-городе, где духовенство во главе с троицким архимандритом Дионисием отслужило в присутствии отрядов ополченцев и казаков первый благодарственный молебен, для совершения которого была принесена икона Владимирской Божьей Матери. При виде святыни, считавшейся погибшей и изрубленной поляками, народ, рыдая, упал на колени. Затем крестный ход направился в Успенский собор, и там была совершена торжественная литургия. Пленных поляков распределили партиями под начало князя Пожарского и Трубецкого. Первые были разосланы по городам; вторые почти поголовно погибли от руки беспощадных казаков. Воевода Струсь был временно заточен в Чудов монастырь.
Итак, Москва была наконец очищена. Но призрак поляков продолжал еще тревожить победителей, не давая возможности сосредоточиться на избрании царя: к Москве подвигался Сигизмунд и городу грозила новая беда. Поздно внял польский король мольбам покинутых им на произвол судьбы подданных, переживших ужасы осады, и только в октябре он прибыл к Смоленску вместе с Владиславом, которого счел нужным показать русским людям, думая, что они по-прежнему с нетерпением ждут его и, как только увидят, тотчас посадят на московский престол. Но времена были уже не те. Даже польское войско, стоявшее в Смоленске, отказалось следовать за своим королем, и только тысяча с небольшим конных воинов согласились идти за ним к Москве. Выезжая из Смоленска, король был испуган плохой приметой: при выезде его из города створы «княжьих ворот» сорвались с петель и со страшным грохотом рухнули наземь. Примета была вещей.
Прибыв в конце недели под Волоколамск, Сигизмунд отправил послов в сопровождении тысячного войска с требованием, чтобы Москва с честью приняла Владислава и по данной раньше присяге признала его царем. Узнав, что в числе кандидатов на московский престол имя Михаила Федоровича Романова стало упоминаться все чаще, Сигизмунд, как гласит предание, послал отряд жолнеров в Костромской уезд, где жил в то время молодой боярин с матерью, чтобы найти его и убить. К этому именно времени относится бессмертный подвиг крестьянина села Домнина Ивана Сусанина, который завел поляков в лесные трущобы, спас жизнь будущего государя и бесстрашно погиб от руки злодеев, возвеличив имя русского человека, готового самоотверженно принять смерть за своего царя, и обессмертил в истории свое славное имя.
Когда весть о приближении Сигизмундовых послов достигла Москвы, которая была наполнена слухами о новом походе Сигизмунда и отвлеклась от возможности начать строительство государства, воеводы московские не только не вступили в переговоры с послами, но и выслали войско гнать их подальше от Москвы. Положение Сигизмунда между тем было весьма печально: лютые морозы крепчали, продовольствия в опустошенном краю достать было негде. Дождавшись послов, вернувшихся не солоно хлебавши, он вынужден был признать, что на сей раз игра проиграна, и с позором вернулся в Польшу.
Теперь Москва могла уже вздохнуть свободно. 21 декабря повсеместно была разослана грамота, оповещавшая об окончательном очищении столицы. Повсюду на радостях служили благодарственные молебны, звонили в колокола, подъем духа был необычный. Собравшись на совет, воеводы решили послать в города новую грамоту, которая приглашала в Москву выборных лучших и разумных людей для избрания на царство государя всей землей. Когда в феврале выборные съехались, был установлен всеобщий трехдневный пост, служили молебны, церкви днем и ночью были полны народом; все молились о том, чтобы Бог умудрил выборных, вдохновил их на предстоящее важное дело, внушил имя избранника. «Да совершится сие от Бога, а не от человека» — таково было всеобщее желание.
Начались выборы. Намечалось имя Михаила Федоровича Романова. Народ сохранил благоговейную память о двоюродной бабке его, супруге Иоанна Грозного, добродетельной Анастасии Романовне и брате ее Никите Романовиче (Захарьине-Юрьеве), милосердном заступнике перед грозным царем за русский народ. Свежи были в памяти народной и тяжкие мучения, заточение и смерть, которым подверглись бояре Романовы — дяди юного Михаила — во дни гонений на них Бориса Годунова. Искреннее сожаление и вместе с тем чувство глубокой благодарности питал народ и к старшему брату их, митрополиту Филарету, который уехал в дни смуты в числе послов под Смоленск мужественно отстаивать интересы отечества, испытал лишения и поругания и переживал теперь тягость польского плена вдали от родины. Романовы во главе русского народа пережили ниспосланные им судьбой беды, постояли честно за русское дело, не склонили ради корысти и выгоды главы перед временщиками, достойное имя их окружалось ореолом доблести и мученического страдания; они сумели пронести свое имя незапятнанным через все испытания Смутного времени. Народ, знавший цену страданиям, любил Романовых как олицетворение чести и правды, своего страдания. Романовы были если не в родстве, то в свойстве с угасшим после Федора Иоанновича исконным славным царским Мономаховым родом. И взоры выборщиков, естественно, обратились на внука царицы Анастасии Романовны, на сына достойного митрополита Филарета. Снова мелькнуло было имя Василия Голицына, пошептались о Воротынском и других боярах, но имена эти проскочили и померкли перед бывшим у всех на устах именем Михаила Федоровича. Случилось любопытное явление: на второй день выборов какой-то галицкий дворянин подал Собору выборщиков лист с составленными им выписями, подтверждавшими родство Михаила с царем Федором Иоанновичем Вслед за ним поднялся, потрясая бумагой, какой-то донской атаман. Когда его спросили, что это за бумага, атаман ответил: «Грамота, подтверждающая природные права Михаила Федоровича». Правомочие юного Михаила занять московский престол подтверждалось разными соображениями и желанием всех городов и сословий, выраженным выборщиками. 7 февраля 1613 года Собор предварительно решил избрать Михаила Федоровича на царство, но окончательное решение этого вопроса отложил на две недели. 21 февраля, в первое воскресенье Великого поста, Михаил Федорович был единогласно провозглашен выборными всей земли царем, и когда посланные от Собора в присутствии несчетного количества народа всякого звания собрались на Красную площадь, когда настала минута избрания и на Лобное место взошли уполномоченные (рязанский архиепископ Феодорит, Авраамий Палицын, архимандрит Ново-Спасского монастыря Иосиф и боярин Василий Петрович Морозов), чтобы спросить народ, — раздался единогласный возглас, повторенный тысячами голосов:
— Михаил Федорович Романов будет царь-государь Московскому государству и всей Русской державе!
— Се быст по усмотрению всесильного Бога! — торжественно заключил с Лобного места Авраамий Палицын.
Тотчас после избрания в Успенском соборе, под ликующий перезвон колоколов, был отслужен молебен с провозглашением на ектиньи новонареченного царя Михаила Федоровича, затем народ во главе с боярами приводился к присяге, и Земский собор выбрал посольство для приглашения нового царя. В состав вошли рязанский архиепископ Феодорит, троице-сергиевский келарь Авраамий Палицын, затем два архимандрита, два соборных протопопа, бояре Ф. И. Шереметев и князь В. И. Бехтеяров-Ростовский, окольничий Ф. В. Головин, дьяк Иван Болотников, служилые люди разных чинов: стольники, стряпчие, дворяне московские, дьяки, жильцы, дворяне и дети боярские из городов, головы стрелецкие, гости, атаманы, казаки, стрельцы. Вместе с тем послали гонцов с грамотами во все города, которые извещали об избрании нового государя.
Послы, везя письменный наказ, приглашавший государя пожаловать в столицу, выехали из Москвы 2 марта, а 13-го во время вечерни посольство прибыло в расположенный близ Костромы Ипатьевский монастырь (построенный в XIV веке мурзою Четом, предком Бориса Годунова, и впоследствии перешедший во владение бояр Романовых), где тогда проживал шестнадцатилетний Михаил Федорович с матерью старицей Марфой (в миру Ксенией Ивановной Романовой, разлученной супругой митрополита Филарета — Федора Никитича Романова). Узнав о цели приезда посольства, старица Марфа просила послов пожаловать на следующий день.