На златом престоле
Шрифт:
Так как Изяслав в ответ угрюмо молчал, король обратился к бледному от волнения Избигневу:
– Именем государя своего проси у брата моего, князя великого Изяслава, прощения за прежние ковы, за обман и предательство.
– О том повеления не имею! – коротко и твёрдо ответил Избигнев.
По рядам киевских бояр прокатился ропот недовольства. Мстислав, не выдержав, с лязгом приздынул из ножен меч. Отец молча удержал его за руку.
Король Геза постарался погасить назревающие страсти.
– Поезжай, посол, к своему князю. Пусть пришлёт к нам лучших своих мужей, пусть принесёт извинения за обиды. А ты, архиепископ, – обратился он к Кукнишу, – доставишь князю галицкому крест. На том слово моё крепко.
– Я
Он понимал, что король не желает продолжения войны, а спорить и тем самым рисковать потерять ценного союзника владетель Киева не хотел.
Мстислав, не выдержав, вскочил-таки и заговорил, быстро, глотая слова:
– Я вам, отец и король угров, скажу: того вы ко крестному целованью приводите, о коем сами прекрасно ведаете, что порушит он роту [113] ! Ведаете такожде, что не поранен Владимирко, но притворяется токмо! Но, вижу, не убедить вас. Тогда таково слово моё к тебе, король: не забывай николи, что здесь, на месте сем, говорил, и преступника не оставь без отмщенья!
Изяслав, выслушав сына, заметно приободрился, заулыбался. По сердцу были ему Мстиславовы пылкие речи. Твёрд и крепок на рати и на совете его первенец! Достойный муж вырос, не страшно такому будет и стол передать. Ему бы – в походы дальние, на поганых хаживать, боронить землю Русскую, а не с такой дрянью, как Владимирко, ратоборствовать.
113
Рота – клятва.
Прервав воцарившееся в шатре короткое молчание, Изяслав объявил:
– Я тоже своих людей ко Владимирке пошлю. Бояре Пётр и Нестор Бориславичи! Повелеваю вам отправиться в Перемышль. Будьте свидетелями целованья крестного!
…Как только король и его свита покинули киевский стан, к Избигневу снова подскакал Фаркаш.
Молодой барон с досадой обронил:
– Вынужден отложить наш поединок. Король посылает меня на Саву. Я должен немедля ехать.
Избигнев с виду равнодушно пожал плечами, хотя и был этому втайне рад. В самом деле, не время было до молодецких забав. Предстояли ещё трудные переговоры, и Бог весть, чем всё может закончиться.
…Притворяясь, будто тяжко страдает от ран, князь Владимирко лежал на постели в палате и тихо постанывал. К кресту он приложился охотно, говорил, что вернёт Изяславу спорные городки на Горыни [114] и Бужск, а также обещал одарить и его, и угров золотыми и серебряными гривнами и драгоценностями.
После, как заключили, наконец, мир, Избигнев возле городских ворот снова встретился с Нестором.
Бориславич улыбался ему, говорил, что рад миру, а потом, на прощанье, сказал так:
114
Горынь – река на Украине, правый приток Припяти.
– Понимаешь ли, друже Избигнев, князья меняются, и не токмо князья. С годами у каждого человека меняются вкусы, привычки, привязанности. Так происходит всегда. Ныне мы с тобою по разные стороны бранного поля были, а будем, верится мне, вместях. Иные князи будут, иное время наступит. А то, что здесь мы повстречались – то добре. Оба мы – русичи. И оба – рода боярского. А бояре – опора любой земли, любого княжества. Как они решают, так и бывает всегда. Так что прощай покудова, и до встречи.
Они пожали друг другу руки.
Нестор скрылся среди свиты вельмож, а Избигнев долго ещё стоял у ворот, смотрел вслед удаляющейся веренице всадников и размышлял о словах нежданно обретённого друга.
Чувство было такое, что за последние два дня он повзрослел сразу на несколько лет.
Глава 11
На
Ярослав в очередной раз обходил кругом стены. Вроде бы всё тихо, всюду расставлены сторожа, всё так же звенит медное било, оповещая об очередном минувшем часе. Суконная мятелия, долгополая, с серебряными узорами на вороте, подоле и рукавах, развевается на ветру. Под нею – панцирная кольчуга, на ногах – бутурлыки [115] с застёжками, на голове – лёгкий плосковерхий шлем-мисюрка [116] , под ним – прилбица [117] волчьего меха, на наборном поясе – сабля в обшитых зелёным сафьяном деревянных ножнах – в полном вооружении ходил молодой княжич по стене, вглядывался вдаль с тревогой и сомнением, размышлял, как ему теперь быть. Он уже знал о сражении, о том, что отец укрылся в Перемышле и, кажется, был всерьёз ранен. Сперва в Галич прискакал воевода Серослав с вестью о разгроме рати на берегу Сана, затем явился с остатками воинства Тудор Елукович. Этот вёл себя спокойно, степенно, он предложил Ярославу, если что, идти с киевским князем на мировую.
115
Бутурлык – доспех на ноги воина.
116
Мисюрка – воинская шапка с железной маковкой или теменем и сеткой.
117
Прилбица – здесь: меховой или кожаный подшлемник.
– Отец твой – упрям вельми. Моя не слушай. Всё сам делай, – говорил удалой служивый печенежин на ломаной русской мови. – Нехорош думат каназ. Мир нада… Города отдать нада.
Ярослав был в душе согласен с Тудором. Но пока он ждал вестей. Если отец умрёт, тогда он тотчас пошлёт к Изяславу людей и уступит эти несчастные города. Воевать он не хотел и не любил. Города же, думалось, дело наживное. Сегодня Изяслав и угры в соузе, а завтра… как знать.
Обойдя стены, княжич спустился во двор, через крытые сени проследовал в собор Спаса. Поставил свечку за отцово здравие, стал на колени, долго и истово молился. Просил Господа уберечь Червонную Русь от вражьего меча, от крови и разора.
После молитвы он снова вышел во двор и внезапно лицом к лицу столкнулся с Семьюнкой, который, хромая, ковылял к крыльцу княжеских хором.
Друзья обнялись и облобызались.
– Поранили тебя, что ли? – спросил обеспокоенный Ярослав.
– Дорогил, сволочь, споймал. Целую нощь пытал, ноги жёг.
– Дорогил? Это ещё кто такой?
– Мстислава, сына Изяславова, вуй. Из бояр переяславских.
Друзья прошли в горницу. Семьюнко устало плюхнулся на лавку.
– К архиепископу, как велено было, прибыл я, – стал рассказывать Семьюнко. – Ну, как водится, сребро-злато ему дал, архиепископ сей и отмолвил: не могу, мол, ничего покуда содеять. А дары взял, гад! Поселил меня у ся в шатре, велел сидеть безвылазно, ждать, чего тамо далее створится. Потом битва была. Ну, высунулся я поглядеть, тут на мя с десяток волынян и налетело. Скрутили, в вежу привели, Дорогил сей и давай пытать: кто, да что. Но я, княжич, ни слова ему не сказал.