Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Чего здесь понимать... я еду в Бухару... Самар­канд... Ташкент, скажем, под видом купца или дервиша... Еду совершить эдакое турне с определённой целью... по­нимаете?..

Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби покачал головой.

— Но понимаете... я должен поговорить с этим типом... с Энвером. Разузнать, что и как, а меня к нему не пускают. И вот вы, почтеннейший полк... простите, коммерсант… Ха-ха... должны уломать его...

— Гогоподин Юсуфбей, прежде всего... я хочу еще раз сказать, чтобы вы поняли одну вещь раз и навсегда. Пе­ред вами персидский коммерсант Мохтадир Гасан-эд-До-уле Сенджаби. Нахожусь в бальджуанском вилайете по своим коммерческим делам... закупаю рубины...

— Хо... хо... — зарокотал Юсуфбей, — конечно, конеч­но! Роскошно!

— Прошу вас, помолчите, наконец. Второе — я част­ное лицо и никакого отношения к командующему силами ислама его превосходительству Энвер-паше не имею и ни­чем вам помочь в отношении того, чтобы он вас принимал или не принимал, беседовал или не беседовал, не могу...

— Но... мне говорили про вас... что вы имеете влия­ние... У тени аллаха вы... хэ-хэ... тень... Своего рода гос­подин тени...

— Не знаю, что и где вам говорили, но я не хочу ус­покаивать вас. Опасно убаюкивать зайца, когда рядом волки бродят.

— Это что, тоже персидская пословица? Не понимаю, почему вам выгодно со мной... играть в прятки?

— Сейчас у нас, — и Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенд­жаби посмотрел на большие карманные часы, — у нас без четверти десять. В одиннадцать вас не должно быть здесь.

— Что вы сказали? — возмутился Юсуфбей.

— Бегите... исчезните! Лучше обрезать лишние ветки, и тогда лоза даст обильный урожай. Имейте в виду. Здесь военная, чрезвычайно нервозная обстановка. Господин ко­мандующий очень подозрителен. Зная настоящего Юсуфбея ещё по Берлину, Энвербей при первом же взгляде на вас прикажет без разговоров вздернуть. Спешите.

— Это я лоза?

— Понимайте как хотите... Не желаете понять — я сам прикажу вас схватить как лазутчика большевиков...

— Но... но...

Бледный, онемевший Юсуфбей медленно пятился к выходу.

— Уезжайте сию же минуту! — И, вернув себе тот же напыщенный тон, Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сёнджаби сказал:

— Расположение созвездий внушает серьёзное бес­покойство. Луна сегодня ночью находилась в созвездии Скорпиона, и это крайне неблагоприятно для вас. Разве неизвестно вам, о многоуважаемый, что на Востоке ве­тер иногда мгновенно обращает цветущее в тлен и часто человек без болезни находит путь в рай?

Добродушное лицо Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенд­жаби, его масляные приятные глаза, по-детски пух­лые щёки, франтовские усики так противоречили его мрачному тону, что Юсуфбею стало не по себе.

А его собеседник надвигался на него:

— Вам, о достопочтенный, оставаться здесь с таким сочетанием созвездий — верная гибель. Два меча, я бы сказал, в одних ножнах не умещаются. Боюсь, нам бу­дет здесь тесно, к тому же вы знаете — вино губит страх, но оно губит и надежду. Вот и сейчас... Разве можно позволять такую нескромность? От вас несёт виски... Вы выпили и скрываете, но ваш пьяный глаз всенародно об этом кричит. Один возглас какого-нибудь фанатика... просто... гм-гм... неосторожного «он пьян!» — и вас ра­зорвут в клочки... Или для развлечения вам отрубят правую руку и левую ногу... или наоборот... Брр.. Не­приятно.

У Юсуфбея округлились глаза...

— Или привяжут к четырём кольям и оставят на солнце… Тсс... Поверьте, я вам добра желаю... Ну, а если вздумаете направить свои стопы к злокознённым большевикам? С вашим произношением, кричаще ры­жим обличием под белой чалмой, в вашем одеянии вас возьмут на первой железнодорожной станции и, на то воля аллаха, пресекут ваш жизненный путь... Вы же за русского себя не выдадите... Вы русского языка не знаете.

Несколько оправившись, Юсуфбей позволил себе ироническую улыбку и, побренчав в кармане монетами, проговорил:

— У нас хорошие, звонкие пропуска.

— Во всем мире, действительно, кроме страны Сове­тов... Русских чекистов этим не возьмешь... Итак... всё... Позвольте покинуть вас.

С глубоким поклоном Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби выпроводил Юсуфбея из палатки...

А в высшей степени довольный Энвербей пил кофе по-турецки из пухленьких ручек ханум. Он был так до­волен, что задержался в своем шатре и позволил себе разнежиться. Он даже опоздал на смотр воинов ислама, вновь прибывших из-за Аму-Дарьи.

Весь день, невзирая на изрядную жару, ишан кабадианский скакал по бальджуанской дороге. Он не гово­рил ни слова, и пронзительные глаза его, устремленные из-под насупленных бровей вперёд, не отрывались от ленты каменистой дороги. Он смотрел напряженно, до рези, до слёз. Дорога бежала под копыта коня, уходила назад, а впереди вилась ослепительно белой полоской среди камней и скал, по лысым черепам холмов, среди крошечных кишлаков, облитых жгучими лучами тад­жикского солнца.

Вперёд, вперёд, без отдыха, без привалов. Дробно стучат копыта по твёрдой земле, шелестят, задевая но­ги коней, иссохшие колючки, бежит монотон-ной полос­кой дорога.

Ишан точно одержим. Не смотрит по сторонам, не посылает вперед дозор-ных. И никто не смеет даже напомнить ишану, что кругом — и на холмах, и в доли­нах, и в садах — могут сидеть и сидят проклятые гяуры и целятся из винтовок. Вот-вот налетят дьяволы в сво­их богопротивных остроконечных шлемах с сатанин­скими звездами и начнут крошить своими саблями правоверных. С тревогой поглядывают люди ишана по сторонам, вздрагивают при появлении в степи малей­шей чёрной точки, белого облачка пыли.

Но разве можно говорить что-нибудь святому иша­ну? Он наставник. А мюриды ничто перед лицом на­ставника. Вон скачет он впереди всех: белая чалма его блестит на солнце и видна за много ташей вокруг, но он не обращает внимания ни на что, погрузившись в глубокое раздумье. Вон как нахмурены его брови. Су­рово его лицо. Только меж тёмных губ белеют кипен­ной полосочкой слегка оскаленные зубы.

— Волк, волк, — бормочет в испуге подъехавший было поближе лихой кабадианский джигит, хотевший попросить разрешения поехать вперёд, доз-наться, не засели ли большевики вон в той горной щели, не гото­вят ли святому ишану засаду. Да разве с таким заговоришь? «Пусть сохранит аллах от такого вгляда, про­низывающего, сжигающего всё нутро!»

Но на вершине одного холма ишан кабадианскин осадил взмокшего коня и, не дожидаясь, когда все со­берутся, точно воображая, что и так каждый должен слышать его голос за полверсты, сказал: