Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— Что вы, что вы, эфенди, вы преувеличиваете, эфенди. Ваши великие достоинства, эфенди… — Ибрагимбек суетился, подливал чай, умолял откушать лепешки, той самой, которая только что заманчиво рисовалась в его воображении окровавленной головой Энвербея. Он вопил на прислужников, приближенных, чтобы несли ему угощения, резали барана, нет, двух баранов, чтобы…
Он рассыпался в подобострастнейших комплиментах перед своим пленником. Нет, какой же это пленник — дорогой гость, любимейший гость, брат, помилуйте, старший брат.
Энвербей не оставался в долгу. Он нашел наконец слабое место этого отвратительного чудовища, этого неотесанного дикаря. И, отбросив всякое чувство меры, он вылил на Ибрагимбека целый поток лести, не скупясь на самые невероятнейшие гиперболы, выискивая сравнения из самых бесстыдных хвалебных славословий, какие когда бы то ни было сочиняли придворные поэты средневекового Востока в честь царей и феодалов.
Несколько минут между Ибрагимбеком и Энвербеем шло состязание в любезностях и дипломатическом красноречии. За Энвербеем Ибрагимбек угнаться не мог, и пальма первенства осталась за турком. Неотесанный степняк под конец только раскрывал рот, сопел, мурлыкал совсем по-кошачьи и блаженно щурил свои глазки.
Вдруг Энвербей стремительно наклонился и схватил за руку Ибрагимбека.
— А теперь, глубокоуважаемый, поговорим о деле.
Нечто неприятное шевельнулось в душе Ибрагимбека. Ему почудилось, что упущено что-то очень важное. И почему это он, Ибрагимбек, бывший хозяином положения, оказался на одинаковом уровне с Энвербеем, а может быть, даже и ниже его… Э, нет! Он пытался что-то сказать, но Энвербей уже говорил властно и решительно.
— Первое — время не терпит. Большевики идут.
— Идут? — пискнул Ибрагимбек и сам удивился тонкому своему голоску.
— Второе, — не отвечая на вопрос, гремел Энвербей, — вы, уважаемый, не позже сегодняшнего дня объявите всенародно меня командующим армии ислама. Постойте!
Он жестом остановил хотевшего что-то промолвить Ибрагимбека и продолжал:
— Очень просто, господин Ибрагимбек. Большевики воюют по правилам военной науки. Я специалист, и я знаю, как нужно воевать. Вы, уважаемый, при всем своем мужестве не знаете…
— Но… но… — Ибрагимбека долгая речь Энвербея утомила, и он начал свирепеть.
— Сабли саблями, — веско возразил Энвербей, — но с саблями на пулеметы и на пушки не полезешь. Итак, все ясно.
Вихрем доводов, доказательств, непреложных аргументов недалекий ум Ибрагимбека захлестнуло окончательно. Но в самый разгар своей горячей, напыщенной речи Энвербей глянул на равнодушное лицо Ибрагимбека и мысленно воскликнул: «Быка халвой кормить!» Весь жар потух. Еще объясняя и доказывая, он понял: что ни заявит сейчас Ибрагимбек, все равно он никогда не уступит главенства и по-прежнему захочет верховодить.
Тем не менее Энвербей вздохнул с облегчением, когда услышал ответ Ибрагимбека.
— Ладно… Навоз сколько в котле ни вари, а навозом останется. Значит, ты, зять халифа, главнокомандующий. Я, Ибрагимбек, также главнокомандующий, а? Ехать нам отныне рядом, узда в узде. Так ты сказал?
Конечно, Энвербей сказал не так, но… Он снова прочитал в глазах своего «друга» и «брата» Ибрагимбека такое, что поспешил утвердительно кивнуть головой.
Сказанное слово — серебро, несказанное слово — золото. Пусть Ибрагимбек толкует безмолвный кивок головы, как ему угодно.
Но Энвербей едва сумел под приопущенными тяжелыми веками и иронической улыбкой скрыть ненависть и злобу.
За многие бурные годы и особенно за время своего возвеличения он научился даже в минуту страстных порывов отлично владеть мускулами лица. О, он прекрасно знает искусство скрывать волнение, радость, гнев.
Его, неодолимого, непреклонного, неумолимого Энвербея, сегодня, сейчас, паршивый ничтожный пастух гонял до изнеможения, точно овцу по своему загону. Его, бесстрастного, неуязвимого, эта скотина довела до состояния, когда небо вывернулось наизнанку и в глазах стали ходить красные круги. Но неизбежен рок! Если судьба не ладит с тобой, то ты сумей поладить с судьбой!
— Нет могущества и силы, кроме как у всевышнего, великого аллаха, — наконец уклончиво проговорил Энвербей и отвел глаза в сторону. — Я сказал!
«Взгляд его лжет, — подумал Ибрагимбек, — свой яд змеи выпускает исподтишка…» Вслух же он пробормотал:
— Стреножь покрепче ноги верблюда, а тогда уж уповай на аллаха.
«Он мне не верит, — подумал Энвербей. — Из дурного дома дурной дым. Придется быть настороже!»
Несколько минут они молчали… И только потом ударили по рукам. Так ударяют по рукам торговцы на бухарском базаре, завершив наконец удачную сделку…
Во все стороны поскакали вестники.
Глава двадцать пятая
Кабан в загоне
Там, где орел растерял перья,
что сделает маленькая мушка?
— Я аскер-баши! Я командующий войском.
Надо полагать, Ибрагимбек ожидал, что все почтительно станут приветствовать его. Он сидел у жарко пылавшего костра и раздражался, что его до сих пор все еще не признали, его, властителя жизни и смерти, под взглядом которого бледнели храбрейшие из храбрых.
И он снова повторил, еще больше свирепея:
— Я аскер-баши! Я командующий войском.
Теперь уж конечно эти чумазые чабаны бросятся перед ним на колени, во всяком случае, почтительнейше воздадут ему хвалу. Но все по-прежнему смотрели равнодушно и вопросительно.
— Да, вы видите перед собой аскера-баши, великого аскера-баши, — громко, но не очень уверенно поддакнул Ибрагимбеку местный бай Тишабай-ходжа по прозвищу «Семь глоток».
— Я, — все так же грозно начал было Ибрагимбек, обрадованный поддержкой, но почему-то сразу же осекся и закончил уже совсем не так уверенно: — правитель… наместник… э… пророка…