Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— Долго же Петерсон заставляет нас ждать, — пробормотал Саиб Шамун. Луч заходящего солнца скользнул из-за зубчатой башни и запрыгал по его лицу.
— Он появится не раньше, чем стемнеет, — зевнул Чандра Босс. — Любит таинственность. Рыцарь плаща и шпаги.
— Хорошо бы принять ванну перед ужином.
Но принимать ванну Шамуну не пришлось. За стеной послышалось звяканье верблюжьих колокольцев, поднялся шум, вопли. Стонали верблюды, не желавшие добровольно ложиться на землю, ругались слуги, сгибаясь под тяжестью тюков и мешков, плакали ребятишки. Быстро по террасе прошел в белых длинных штанах и черной безрукавке хозяин каалы. С глубоким поклоном он извинился, что прибытие каравана задержит вечернюю трапезу.
Почти тотчас же на лестнице послышалось шлепание каушей. Упираясь руками попеременно в колени, на крышу, кряхтя и сопя, поднялся, судя по одежде, караванбаши. Белки глаз его поблескивали в сумерках. Сопя и задыхаясь от подъема по крутым ступенькам, он старался разглядеть сидящих на крыше.
— Ассалом алейкум от приезжего из Бомбея!
Он выжидательно остановился. Почти в один голос Шамун и Босс ответили:
— Салом из Кашгара.
— Салом из Пешавера.
Караванбаши, быстро шаркая короткими ножками, прошел через террасу и сел на пол.
— Поговорим, — сказал он. — Зовут меня Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби.
Жизнерадостность била через край в низенькой ширококостной фигурке вновь появившегося. Все его лицо сияло и лоснилось, толстые щеки прыгали и вздрагивали, точно желе, пухлые гранатовые губы сложились раз и навсегда в приятнейшую улыбку. Но ни прекрасный, даже чересчур прекрасный, фарсидский язык, ни весьма звучное персидское имя Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, ни этнографически подчеркнутое персидское одеяние, ни тяжеловесные четки из кокосовых бус, которые он непрерывно перебирал своими пальцами-сосисками, никого не могли ввести в заблуждение. Маскарад настолько бросался в глаза, что при первом же взгляде на этого якобы персидского купца каждый перс или патан сквозь зубы бормотал: «инглиз, падарсухта!», то есть «англичанин, да сгорит его отец!».
Но Мохтадира Гасан-ад-Доуле Сенджаби, или, вернее, Петерсона, это обстоятельство ничуть не смущало.
Он плевал на все. Он имел широчайшие полномочия и располагал толстым кошельком. При малейшем осложнении он начинал швырять золотом, и мгновенно разговоры смолкали. Впрочем, и золотом писанные на пергаменте грамоты, коими располагал Петерсон, отличались солидной убедительностью. Шумливый, стремительный, наглый Петерсон метеором носился по Афганистану, Персии, всему Востоку. В официальных кругах только плечами пожимали — так наивно, беспечно вел себя этот представитель британской разведки на Востоке.
Но… существовало одно «но».
Шумом, разговорами, сплетнями, слухами отмечалось появление Мохтадира Гасан-ад-Доуле Сенджаби в любом городе. Он совершал невероятные по размаху операции, продавал, например, огромную партию хамаданских ковров или неслыханное количество каракулевых шкурок или менял полмиллиона ярдов ливерпульских ситцев на опиум. Золото лилось рекой. Базары лихорадило, купцы стонали от ужаса и восторга. Торжественные, чинные зиофаты — банкеты, начинавшиеся с чтения муфтиями молитв и отмеченные напыщенными речами министров, сменялись разнузданными базмами с мадрасскими нагими танцовщицами и дюжинами дорогого шампанского марки «Paris de Rouge». Обычно после такой оргии господин Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби посещал турецкую баню, красил хной свою и без того рыжую, растущую прямо из шеи бороду и, наняв верблюдов, отправлялся в паломничество в самый глухой край к забытой святыне. Поразительно: в святое место он никогда не попадал, а исчезал бесследно. И надолго.
Разговоры и пересуды о Мохтадире Гасан-ад-Доуле Сенджаби и о его сказочных делах прекращались на более или менее длительный срок, чтобы снова возникнуть где-нибудь совсем в ином месте необозримого Среднего Востока.
Молча, с интересом разглядывали Чандра Босс и Саиб Шамун Мохтадира Гасан-ад-Доуле Сенджаби и в душе испытывали разочарование. Не таким ожидали они увидеть легендарного разведчика.
— Что вы сказали? — чрезвычайно любезно спросил Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, но не стал дожидаться ответа и быстро заговорил: — Имел удовольствие на днях познакомиться с Ибрагимбеком. Конокрад, разбойник. Пусть так! Узбекский Робин Гуд — смельчак, отчаянная голова, такие нам нужны. Природный ум. Поразительный.
Он остановился перевести дух и очень внимательно посмотрел на слушателей.
И взгляд его глаз был таков, что и Саиб Шамун и Чандра Босс поежились и поняли, что этот добродушный веселый простак совсем не так уж прост и что с ним надо держаться настороженно.
Чандра Босс заговорил:
— Сэр!
— Никаких сэров… никаких Петерсонов. Я караванбаши — начальник каравана Гасан, полностью — купец Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, к вашим услугам.
— Пусть так, но я хотел сказать: Ибрагим — бандит, и мелкий… Он хорош был на известном этапе. Нападать, жечь, грабить, деморализовать тылы. Но большевики сконцентрировали на линии Байсун — Юрчи — Термез армию, настоящую армию. Левый фланг упирается в Гиссарский хребет, правый опирается на первоклассно укрепленный район Термеза. Большевики — серьезные противники.
— Не смею спорить. Я не стратег, — быстро сказал Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, — сознаюсь, плохо разбираюсь в военных вопросах. Вот вы человек военный…
— И я знаю Ибрагима, — заговорил Саиб Шамун, — деньги он берет, оружие берет, но что за ним? На кого он опирается? Шайка в пятьсот — шестьсот сабель. Племя локай с ним не пойдет. Родовые старшины против него. А таджики-горцы и просто ненавидят его. Ставка на Ибрагима рискованная.
— Вы поразительно проницательны. — Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби даже зажмурился от удовольствия, что имеет дело с такими умными собеседниками, и засопел: — Ваши мысли целиком совпадают с моими!
И он склонил голову, словно в поклоне, а на самом деле для того, чтобы скрыть улыбку, говорившую о том, что его мысли совсем не совпадают с точкой зрения собеседников.
— Но, — вдруг резко сказал он, — Ибрагим нам нужен не для дипломатических салонов, а для войны. Деньги он любит.
— Надо знать, кому платить, — вырвалось у Чандра Босса.
— Ибрагим — это басмачество, а басмачи для нас — противоядие против революционного влияния России на Востоке. Понятно? Нам дано указание поддержать этого Робин Гуда, связаться с ферганскими главарями, с Бухарой, с Самаркандом. Да, немедленно дайте указание этому, как его… Фарук-ходже, ишану кабадианскому, передать склад Ибрагиму. Можно снарядить целую армию… Вот решение проблемы! Дай дикарю винтовку — и он полезет за нами хоть на луну. Итак… Что вы кашляете?
— Ишан кабадианский Фарук-ходжа наслаждается объятиями гурий в магометанском раю, — не без злорадства протянул Чандра Босс.
— Но не это главное. Выяснилось, что этот степняк в свое время не только изучал в Стамбуле богословие, но и приобщался к военному делу в Берлине.
— Тьфу, черт побери.
— Выяснилось также, что Фарук-ходжа — сподвижник Энвербея по младотурецкому путчу в Салониках, что он был связан старой дружбой с ним.
— Новости! Но запоздалые новости.