Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Абдуджаббар мгновенно наклонился к уху бека и что-то быстро сказал. Но старец упрямо продолжал:

— При слове эмир ургутец всегда испытывал полноту отвращения, ибо он знал, что нигде в Бухарском государ­стве отец не мог защитить честь своей дочери, муж — честь своей жены, сын — честь своей матери. А на площа­ди казней в Бухаре день и ночь палач стоял по колена в крови безвинных...

Глазки Абдуджаббара бегали. Ему явно не нравился оборот, который принял разговор, и он поспешил вме­шаться:

— Они едут через

перевал Качающегося Камня.

Тут пришла очередь заволноваться и самому старому беку. Он замолчал и долго разглядывал из-под клочкова­тых мохнатых бровей доктора и Мирзу Джалала. Взгляд его стал колючим.

После паузы, во время которой все почтительно мол­чали, он сухо начал:

— Что вам нужно у Качающегося Камня — святыни ургутцев? «Не шути с рекой, говорят, вода тебя унич­тожит. Не шути с ходжой, он род твой уничтожит». Свя­той Качающегося Камня не любит, когда его тревожат.

Он долго молчал, точно стараясь припомнить что-то важное. Наконец, взглянув на Петра Ивановича, он заго­ворил:

— Ты доктор, от твоей руки я опять стал видеть. Ты великий доктор. Не езди к Качающемуся Камню... Не езди, не езди! Там плохо. Не езди!

...Возвращаясь от старого бека обратно через двор, Абдуджаббар, искоса поглядев на Алаярбека Даниарбека, заметил:

— Не хотят все, чтобы вы ехали мимо Качающегося Камня.

— Вот потому-то мы туда и поедем, — ответил доктор, и в голосе его прозвучало упрямство. — Это кратчайший путь. Надо ехать скорее. Собирайтесь — выедем мы на рассвете.

Но Абдуджаббара ночью дома не оказалось и при­шлось двинуться в путь без проводника. Когда уже вы­ехали с бекского двора и стали пробираться по улочкам города, Алаярбек Даниарбек ворчливо проговорил:

— И в глаз, который берегут, попадает сор, а кото­рый не берегут, тот очень даже просто может пропасть. Тут, наверно, за каждым углом целая шайка душегубов-басмачей прячется. Нет, уж лучше вернуться. Вон как собаки отчаянно лают.

То ли собачий лай заглушил его слова, то ли Пётр Иванович привык к его воркотне, но все молча продол­жали путь.

В лицо дул холодный ночной ветер. Высоко в небе, рядом со звездой, горел, подмигивая, красный огонёк пас­тушьего костра.

Утром даже у Алаярбека Даниарбека настроение улучшилось. Дорога оказалась неплохой. Её, по-видимо­му, недавно починили, расширили и выровняли.

— Какие всё-таки горцы молодцы, — балагурил Ала­ярбек Даниарбек, — нас, наверно, поджидали, чтоб легче моему Белку было подниматься в гору.

— Поджидать-то они кого-то поджидают, но вот ко­го? — заметил доктор.

Он с трепетом рассматривал три крошечные юрты, стоявшие на дне ущелья, которое разверзлось прямо под всадниками на глубину по крайней мере в полверсты, Алаярбек Даниарбек снисходительно бросил: «Высо­ко забрались, как-то падать придется»,— и хотел ещё что-то прибавить, но вдруг так дико закричал «эй, эй!», что лошади испуганно шарахнулись. По серым выступам ска­лы, в стороне от дороги, торопливо пробирался, почти бежал человек в красной чалме. При окрике Алаярбека Даниарбека он метнулся в сторону, пытаясь, очевидно, нырнуть в какую-нибудь щель, но тут же спрыгнул на дорогу и пошёл неторопливо навстречу всадникам. Одет он был так, как одеваются в горных кишлаках: в простор­ный чекмень из сукна козьей шерсти и в мукки — сапоги с мягкими подошвами.

— Кто вы? Куда вы едете? — неприветливо спро­сил он.

— Молодой человек, — возмущённо проговорил Ала­ярбек Даниарбек, позволительно будет вам заметить, что вы при встрече с нами даже «ассалом-алейкум», как по­добает вежливому мусульманину, не сказали, а кроме то­го, не вы спрашиваете, а мы. Куда идёт эта дорога?

— Не знаю. А вы куда едете?..

— Эй ты, любопытный! — сердился Алаярбек Даниар­бек, — знаешь китайскую поговорку: «Чужих дел не касайся. Если спрашивают тебя, видел ли ты верблюда, отвечай «нет». Ты с нами не встречался». Понял? Ну, иди своей дорогой.

Когда отъехали на порядочное расстояние, Алаярбек Даниарбек, будто между прочим, заметил:

— Он не горец.

— Почему?

— Ноги он ставит косолапо, лицо у него бледное, идет он и задыхается. Разве горец такой бывает? Горец ноги ставит вразлёт, лицо у горца обожжено ветрами дочерна, а если горец начинает задыхаться, три дня в горах не про­живёт. Этот встречный молодчик такой же горец, как та бабушка Мастан-би-би из нашей махалли, которая для того, чтобы свести влюблённых, льет из воска куклы, кла­дёт рядышком, покрывает их одним платком вместо одея­ла, и которая...

— Во всяком случае, почтенный Алаярбек Даниар­бек, — перебил Мирза Джалал, — вы говорите не меньше, чем та старая сводня из вашей махалли... Но, домулла, не является ли эта встреча предостережением нам? Не вернуться ли нам? — Мирза Джалал вдруг насторожился: сзади донесся топот.

По крутому подъему к ним поднимался всадник. Он очень торопился, потемневшие от пота бока его лошади быстро вздымались и опускались.

Но тревога продолжалась недолго. Скоро стало ясно, что путников догоняет не кто иной, как бекский сын Аб­дуджаббар.

— Что же вы без меня уехали?! — радостно оскла­бившись, заговорил он. — Едва вас догнал, лошадь замо­рил. У нас беда в Ургуте. Пошли красноармейцы к верх­ним чинарам и стали в источнике пророка Ильи рыбу ловить, а на них дервиши из ханаки слепых набросились и одного убили. Тревожно стало в Ургуте и в горах... Главный ходжа-ишан в гневе. «Кяфиры, — говорит он, — осмелились топтать святыню источника».

Мирза Джалал и Алаярбек Даниарбек переглянулись.

— Все военные посты остались за нашей спиной, — за­лепетал Алаярбек Даниарбек, — теперь впереди в горах только божья воля да головорезы басмачи.