Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Вот видел! — говорит он. — Я джадугар — колдун.

Затем он лезет в грудной кармашек камзола и, вы­тащив кольцо, вертит его перед удивленным лицом доктора.

— Видел? Так и Иргаш. Хлоп, а его там нет!

Доктор верит, что Иргаш выведет их из басмаческо­го окружения и гово-рит:

— Твой отец тяжело болен.

— Бог посылает болезни.

— Я еду лечить его.

— И бог посылает исцеление... если на то его воля.

Он отвечает так быстро, что доктор раздражается.

— Пойми, я еду, чтобы спасти твоего отца от смерти.

— Никто, кроме бога, не властен в жизни и смерти.

Внутренне

посылая Иргаша к чёрту, доктор говорит, медленно чеканя слова:

— Мне сейчас не до бога, понял? Молчи! Я спешу к больному. И ты должен сделать все, чтобы мы доехали, пока отец твой жив, и я смогу ему помочь.

Произносит эти слова милосердия доктор с угрозой, и Иргаш понимает это.

— Хорошо! — говорит он.

Дивился доктор неслыханной выносливости их про­водника Пулата. Он целиком оправдывал свое прозва­ние «Быстрый как ветер». Лошадь, выданная ему Пантелеймоном Кондратьевичем, не устраивала Пулата. Часто он спрыгивал с неё и шёл пешком. Он шагал быстро, размеренным коротким шагом, не поднимая за собой и облачка пыли. Пулат ступал легко и красиво. Так ходили, наверно, в старину опытные скороходы. У Пулата была одна страстишка. В длинных рукавах его халата жили ручные перепелки. Пулат выпускал их на привалах поклевать травку и жучков. Птички не убегали, не улетали. Едва Пулат начинал как-то осо­бенно чмокать губами, они бежали к нему в рукав. На закате Пулат пел одну и ту же песню. Доктор записал бесхитростные её слова:

Посмотри на небо. Сколько звёзд!

Звёзды, что ты видишь, — капли крови.

То кровь народа, которую пролил эмир.

Посмотри на землю — жемчугом сверкает роса!

То ожерелье крови казнённых.

Ленин живёт в Москве. Ленин — герой.

Он работает день и ночь. Он велик.

Ленин любит бедных, он не любит богатых.

Без рабочей руки не было бы крыши,

Без крестьянской руки не было бы хлеба,

Без рабочих и крестьян нет богатств!

Аллах, если ты творец богатств,

То, кроме народа, нет бога.

Они едут теперь по тёмной долине. Снова ночь. Не видно ни зги. Иргаш ведёт их уверенно и решительно. Он подъезжает в темноте к доктору и спрашивает:

— Табиб, отец умрёт или останется жив?

— Ты только что говорил: всё от бога.

Но Иргаш не отвечает, он говорит:

— Мы приедем. Отец ещё живой будет?..

— Надеюсь.

Последний переход оказался лёгким, дорога вилась по неширокой долине. На далеких вершинах Гиссара таяли розовые пятна отсветов закатившегося солнца. Быстро, без сумерек, выползла, крадучись, густая юж­ная ночь, а на западе по небу ходуном ходили лиловые дрожащие полосы... Навстречу путешественникам шли без опаски дехкане с вечерней песней:

У дервиша — тыква счастья,

У дехканина тыква — ужин.

Под встречавшимися на обочинах дороги чинарами попадались первые чайханы-навесы. И оттуда выгля­дывали совсем мирные, даже улыбающиеся физионо­мии людей. Стало ясно, что гарнизон близко и басмачи не очень-то охотно суют нос в здешнее селение.

Ветер нёс с холмов запахи спеющих хлебов и сухих трав. Прохожие охотно, без всякой боязни показывали дорогу. «Отряд, — сказали они, — стоит выше, в горах». Дорога пошла по склону гигантского, поблескивающего в сумерке золотом пшеницы холма. Вскоре невидимые в темноте ветви стали цепляться за шапки всадников. Потревоженные ночные птицы сердито хлопали крыль­ями и кричали в листве.

Из-за склона взошла луна, точно белый диск льда с голубыми пятнами, и сделала тропу холодной и та­инственной. Тени от коней плыли, плескались в лунном свете. Давно забытое ощущение прохлады пронизало тело, и стало дышаться легко и свободно. Духота оста­лась где-то далеко внизу, за вдруг выросшими за спи­ной минаретообразными утёсами со светящимися в сия­нии желтоватого месяца верхушками-пиками. Кони зашагали, несмотря на крутой подъём, быстрее, высекая подковами маленькие молнии из камней. Тень засло­нила свет... Зазвенело, заплескало, забурлило — и в лицо полетели брызги. Кони захрапели, потянулись к воде. Откуда-то с высоты лился целый поток. Водопад низвергался с утёса, на верхушке которого сверка­ла, точно бриллиант чистой воды, яркая Зухра — Вене­ра. От водопада, подобно серебряной ленте, сбегала вода.

Напились.

— Уже близко, — сказал Пулат.

Поехали дальше.

Они ехали всю ночь и, когда уже лошади окончатель­но выбились из сил, оказались в Мурджеруме. Хотя и рассвело уже, но доктор так устал, что если даже ему предложили бы все блага мира, он не мог бы опи­сать внешнего вида кишлака. Он даже не помнит, как очутился на большом айване у постели своего друга Файзи.

Прежде всего Пётр Иванович взял его руку и стал считать пульс, и, уже считая, он встретился глазами с Юнусом. Только теперь доктор понял, что здесь он не один. На айване собрались все командиры и бойцы отряда.

То ли от крайней усталости, то ли просто безотчетно, но доктор не смог скрыть, насколько он поражён и расстроен состоянием Файзи. Все заметили это, и среди сидевших послышались громкие вздохи.

Файзи открыл глаза. При виде доктора он улыб­нулся:

— Приехал доктор, а я... такой... плохой..

— Здравствуйте, Файзи.

— Разболелся я. Тут вот они, — и он усмехнулся болезненной улыбкой, — уже вокруг моего ложа водили барана... Сколько их ни учил я, а они, смо-трите, во что верят... Зарезали барана и роздали нищим. Я не стал возражать. Пусть бедняки поедят сытно... Видно дело мое трудное, раз вы приехали, доктор...

— Ничего, сейчас посмотрим вас... Вот он нас при­вёл. Подойди, Иргаш.

— Иргаш? Здесь? — с хрипом вырвалось из груди больного. Он сделал отчаянную попытку подняться.

— Лежите, лежите, он подойдёт, — доктор обернулся и сделал знак Иргашу, прислонившемуся к столбу и смотревшему на отца.

Упираясь локтями в постель и неестественно выгнув­шись, Файзи поднял голову.

— Зачем ты приехал? Рано ты пришёл. Я ещё не умер. Подожди немного... И тогда тебя, убийца, обве­дут вокруг моей могилы.