Набег
Шрифт:
— Русски. Кащей.
— Что это — кащей? — спросил Завидка. Куземка пожал плечами, а Василько обрадовался и закричал:
— Все понятно, ребята! Кащей — так в степи называют раба, пленника. Это значит: он русский, а его половцы взяли в плен и сделали рабом. Так, что ли?
Но тот только повторял:
— Русски, русски, — и показывал на степь и на себя.
— Бежал, что ли? — спросил Василько и, встав, пробежал несколько шагов. — Это бегать называется. Бегать, бежал, понимаешь?
— Нога-то у него в крови, — прервал Куземка. — Вишь, моими
Рану обмыли — она оказалась простой царапиной.
— Эх да я! — крикнул Василько. — Это, значит, я в него и попал, когда у меня стрела в кусты залетела! — И он рассмеялся.
— Хорошо, что в ногу попал, а не в глаз, — сказал Куземка. — Глаз-то вытек бы. Другой раз гляди, куда стреляешь!
— Велика важность — вора подстрелил. Вор! Вор ты! Но подросток отрицательно закачал головой:
— Не вор, нет!
— Вор не вор, а что с ним делать? — задумчиво сказал Куземка. — Отпустить, что ли?
— Куда же ты отпустишь? — возразил Василько. — А зачем он здесь шатается? Ничего мы о нем не знаем. Связать его, что ли, и в детинец отвести?
Но пленник, вдруг взволновавшись, заговорил:
— Киев!
Он замолчал, облизал губы и повторил:
— Киев. Русь. Степь идет Киев. — Он опять показал на себя: — Русски пришел сказал — степь идет… кони… — Он пошевелил пальцами.
— Скачут, — подсказал Завидка.
— Кони скачут Киев. Русь, Киев, добыча, много…
— Что он говорит? — в ужасе закричал Василько. — Степь это значит половцы на Киев скачут. Тащи его скорей в детинец рассказать!
— Да постой ты! Что мы его такого дикого потащим, ничего толком не разобрав! Зря всех людей перепугаем. А может, он врет все, чтоб мы его пожалели, подарили ему штаны и бить не стали.
— Если половцы на Киев пойдут, то нас не минуют, мы Киеву застава. Ты, Куземка, дурак!
— Ты умен!
— Степь идет, — повторил подросток. — Много, большая сила. Кони. Люди…
Видно было, как он вспоминает слова, и уже язык шевелится послушнее.
Тогда, то подсказывая, то показывая жестом, ребята принялись расспрашивать его и наконец, разузнав все, что удалось, в ужасе посмотрели друг на друга:
— Как быть?
— До вечера ждать в кустах, а как стемнеет, отведем его к господину Глебу. Уж тот разберет, что правда, что ложь, и решит, что дальше делать.
— Когда стемнеет, ворота запрут.
— А на что нам ворота, у нас свой ход есть.
— А какой он, Киев? — вдруг спросил Завидка.
— Лучше на всем свете нет! — ответил Василько. — Я там маленьким был раз, вовек не забуду. Народу там многие тысячи, со всех краев понаехали. Храмы высокие, такие высокие — до самых небес. Главы золотые сияют, одна над другой вздымаются, будто там, вверху, одно над другим сразу столько солнц взошло. А сам город на горах. Горы зеленые. А река широкая, на ту сторону стрела не долетит. Река Днепр…
— Днепр-батюшка! — вдруг сказал пленник и протянул руки к северу.
Все замолчали.
— Вырасту — уеду
— «Возьмет»! — насмешливо сказал Василько. — И не такие, как ты, в дружинники выходили.
— Понятно, не такие! Илья Муромец крестьянский был сын, смерд…
— А ты гончаров сын. Нашелся богатырь! Тебя щелчком перешибешь.
— Ну-ка перешиби, попробуй! — Завидка вскочил, размахивая кулаками.
— Да будет вам! — сказал Куземка. — Пленника-то держите ли? Как бы он не убежал.
— Держим, — ответил Василько. — Надоело держать-то. Долго ль еще ждать?
— Как солнце сядет… А я из Райков никуда не уеду. По мне, и здесь хорошо. На отцовом месте буду кузнечить.
— А я уеду, — повторил Завидка. — Избу себе там выстрою, надоело в землянке жить. Поставлю избу пятистенку, будут у меня два покоя, как у господина Глеба. На кровати буду спать, не на нарах земляных…
— Знаешь, какую избу себе выстрой, — сказал Василько: — выстрой себе избу выше облака ходячего. Взойдет молодой месяц, острым рогом за оконце в светлице зацепится — всю ночь светильником светить станет. Будет в светлице светло как днем. В соломе на крыше не птицы гнезда совьют, а звезды своих деток — малых звездочек выведут.
— Дырки прожгут в соломе твои звезды-то, всю избу спалят, — сказал Куземка. — Выдумаешь! Звезда не воробей!
— Отстань, не мешай… Такая высокая будет изба — воробьям туда не долететь. А изба-то вся цветная, резная, цветами расписанная. Сени на высоких точеных столбах…
— Темнеет, — прервал Куземка. — Пора! А куда мы его денем? В сарай к нам, что ли? Не убежал бы.
— Я его сторожить буду, а вы идите, — сказал Завидка.
— Убежит он от тебя. Вишь, ты ему по плечо.
— Не убежит!
— И впрямь не убежит. Наш Завидка ростом не вышел, а настойчивый. Как на меня-то налетел! Видал, Куземка, как собачонка медведю в горло вцепляется? Он головой трясет, а скинуть не может — так впилась. И Завидка наш такой.
— А все же лучше связать, а то убежит.
— Я не убежит. Не надо связать. Русски.
Глава VII
У ГОСПОДИНА ГЛЕБА
Жилище господина Глеба находилось на высоком месте у западной стены и было самое обширное во всех Райках. У каждого из воинов и у тех немногих мастеров, которые жили внутри детинца, было по горнице, по кухне и по сараю с хлевом. У господина Глеба, кроме хозяйственных построек, было еще две горницы. В той, что поменьше, стояли тесовые кровати, покрытые богатыми одеялами, и там же в сундуках боярин хранил свое добро. А в большой горнице он пировал со своими дружинниками и там же с ними совет держал. Пол в обеих горницах был выложен поливными киевскими плитками, желтыми разводами по зеленому полю. В солнечные дни эти плитки отливали медным блеском, и ни у кого во всем детинце такой роскоши не было.