Наблюдатель
Шрифт:
– Я уже стал забывать, с чего вы начали, но суть уловил, – я улыбнулся. – А как вы планируете использовать меня в новой должности?
– Ближайшей задачей особого отдела становится наблюдение за происходящими и предстоящими опытами на подземной станции «Центр» с ускорителем частиц «Ленин-8», а также контроль хода работ над созданием несколькими советскими учеными теорий о возможности путешествий со сверхсветовой скоростью.
– То есть вы хотите с моей помощью изменить то, что произошло и было описано в «Молескине»?
– Да. Я включаю вас в группу надзора за ускорителем «Ленин-8» именно потому, что там хотят проверить теории сверхсветовых путешествий и перемещений во времени. Ваши знания могут оказать неоценимую помощь и нашей науке, и вам самому. Наблюдая и
– Когда вылетаем? У меня только одна просьба – верните мне ту книжку, что забрали, – «Доктрину».
8
Двигатели самолета мерно гудели, но спать не хотелось. Откинувшись в кресле, я думал о произошедшем, пытался сложить мозаику. Не получалось. Во-первых, было совершенно неясно, когда мы с Сергеем совершили скачок во времени и пространстве. Я едва ли ни по секундам разложил события на последних станциях «Мет ро-2», выход на поверхность, сель, однако ни намека на изменение реальности вокруг нигде не просматривалось. Разве что встреча с синим гигантом… Во-вторых, окружающий меня мир казался каким-то нереальным, картонным, выдуманным. Такое чувство, что толкни эту реальность – и она развалится на бутафорские декорации, из-за покрашенного пенопласта выйдут статисты и робко улыбнутся – «розыгрыш!» Эти атомные танки с электромагнитными пушками в 1971 году – откуда? Или, например, воздушное судно на котором мы летим – ни в одной книге по военным транспортникам, а в юношестве я очень увлекался авиацией, не содержалось и намека на подобную конструкцию. Пропеллеры с обратной тягой, расположенные на задней части крыльев, несуразно раздутый корпус – это скорее даже дирижабль, чем самолет. И, в-третьих, история, которую мне поведал Брюсов. Сказать, что она похожа на бред сумасшедшего – значит не сказать ничего. Какие-то пузыри, разделяющие реальность на части из-за того, что люди начинают везде рисовать звездочки или свастики. Интересно, почему он не вспомнил все религиозные символы или эмблемы автомобилей? Вот, скажем, выпускает Mercedes миллионную машину – и реальность делится на части, а в другом пузыре поклонники BMW отправляют последнюю модель конкурента на свалку истории. Я до того живо представил себе такую картину, что заржал на весь самолет. Вероника обернулась.
– С вами все в порядке?
– Нормально, – я не выдержал и опять прыснул. – Слушайте, а откуда у вас такой самолет взялся? Подобных моделей советских инженеров нет ни в одном каталоге…
– А он и не советский. Немецкий, вернее – фашистский. Дата производства единственного опытного образца – апрель 1945 года. Ну зачем такой роскоши пропадать – испытали, изучили, да и поставили на вооружение.
Отличное, просто отличное парирование. Похоже, у них в любой ситуации найдутся железные аргументы. Ладно, не стану пока лезть на рожон.
– Сколько нам еще лету осталось?
– Полчаса, не больше.
Я откинулся в кресле и попытался закрыть глаза. Мысли в голове путались, одно воспоминание наползало на другое – просто броуновское движение какое-то. Но, так или иначе, необходимо выработать план действий. Допустим, сейчас нас закинут в этот «Центр», а скорее всего в какой-то блок рядом, и заставят следить за происходящим. Мое назначение туда понятно – зная содержание «Молескина», я смогу быстро вывести эксперимент в новое русло, если, конечно, ученые прислушаются. Возможно, мы даже сможем предотвратить массовую панику и гибель персонала станции – что ж, вполне благая цель. Но как мне вернуться обратно? И было ли вообще «обратно»? Прошло совсем немного времени, а я уже начал сомневаться в существовании той моей жизни в Москве двадцать первого века. Может, действительно, кластеры сгорели? Хотя, как я и отметил, и этот мир мне казался не менее призрачным. Хорошо, логика действий вырисовывается только одна – принять их правила игры, постепенно все глубже и глубже вникать в работу Особого отдела, копать и черпать знания – а там, наверное, что-то и выплывает. Ну, или эксперименты с ускорителем «Ленин-8» дадут положительный эффект, ведь не даром говорят, что путешествия со сверхсветовой скоростью меняют течение времени.
Кстати, начать можно уже сейчас – «Доктрину»-то мне Брюсов вернул, извинившись и сообщив, что ничего предосудительного в ней не находит, обычная инструкция для внутреннего пользования. Предназначалась она для высшего командного состава НКВД, но раз я сейчас в его ведомстве, то могу ознакомиться тоже. Я достал книжку из кармана и уже собрался углубиться в чтение, как вдруг за стеклом раздался громкий хлопок. Одновременно протяжно взвыла сирена и включилось аварийное, мигающее освещение. Тонкий холодок ужаса проскользнул по спине, я выглянул в иллюминатор и понял, что дела плохи. Правый двигатель горел, за крылом тянулась длинная лента черного дыма.
9
– Что делать? – я вскочил с кресла.
– Командир опытный, сидите, не паникуйте, – Вероника даже не пошевелилась. Брюсов тоже сидел как каменный.
Я где-то слышал, что пассажиры в хвосте самолета имеют большие шансы на выживание, а мы расположились как раз в самом конце фюзеляжа. Места спереди были отданы под мини-конференц-зал, которым никто не воспользовался. Немного подумав, я сложил два стоящих рядом кресла спинками вперед, а сам потуже затянул ремни безопасности. Тут на весь салон по громкой связи объявили:
– Коллеги, я вынужден попытаться посадить самолет немедленно. К счастью, под нами лежат обширные колхозные поля, поэтому приземление обещает быть безопасным. Но не мягким, так что приготовьтесь. Ваш капитан.
Самолет немедленно вошел в резкое пике, и в глазах у меня потемнело. Тяжесть все нарастала, а я мог лишь, как идиот, повторять про себя газетные сводки о крушениях – «все пассажиры погибли еще до столкновения с землей от перегрузки». Спустя минуту судно немного выровнялось, под нами замелькали расчерченные квадраты сельхозугодий, но тут началась такая адская тряска, что у меня чуть зубы не вылетели. Как язык себе не откусил, ума не приложу – наверное, точку поставило первое касание самолетом земли. Оно оказалось на удивление мягким, я уже представил, как мы поаплодируем пилоту. Однако тут же машина снова коснулась поверхности, с оглушительным треском сломались обе задние стойки шасси, и мы провалились в черную бездну.
Я пришел в себя от пары звонких оплеух, которыми меня наградила Вероника. Глаза девушки сделались колкими, как железные гвозди. Брюсов стоял чуть поодаль, рядом с ним невероятно сильно светилось отверстие открытого аварийного выхода. Весь салон затянуло едким желтоватым дымом.
– Быстро! Встал и спрыгнул! – Вероника рывком подняла меня и толкнула в проем.
Я кубарем слетел по раскатанному тенту на еще мокрую утреннюю траву. И только тогда смог окинуть взглядом картину произошедшего. Мы оказались на каком-то подобии проселочной дороги – теперь перепаханном и усыпанном обломками. На всем видимом пространстве сзади были разбросаны куски самолета, прежде всего его крыльев. Многие из них горели. Вся передняя часть фюзеляжа смялась гармошкой и частично ушла в землю, хвост сохранился лучше всего, но был покрыт трещинами. Пожар в не разрушенной части машины начался снизу: острые языки пламени лизали некогда монументальное судно, не оставляя ему никаких шансов на выживание.
Брюсов скатился каким-то мешком, а Вероника спрыгнула с грацией кошки – я еще раз обратил внимание на ее превосходную форму и удивительное умение управлять своим телом. Не сговариваясь, мы опрометью кинулись прочь от фюзеляжа, начав по диагонали пересекать лежащее перед нами большое пшеничное поле. Минуты через четыре бега сзади раздалось какое-то бурчание, потом поверхность задрожала, от порыва ветра колосья пшеницы легли почти параллельно ее поверхности. И тут шарахнуло так, что уши болели потом еще часа два. Одновременно с этим почувствовался мощный толчок в спину, и вся наша небольшая команда распласталась на земле. Повертевшись по сторонам и поняв, что угрозы вроде нет, я посмотрел назад. На месте падения машины в небо поднимался огромный иссиня-черный столб дыма.