Наблюдатели
Шрифт:
Все это он произнес с таким видом, словно саму возможность продажи не стоило даже и обсуждать; это несколько разозлило Уолтерса, который довольно резко заметил:
— Я и сам со стороны.
Уэйтли издал отрывистый лай, который, по всей видимости, означал иронический смех.
— Ну еще бы! Вы тут надолго не задержитесь, помяните мое слово. Нет, вы свой дом продавайте где-нибудь в Спрингфилде, или Аркхеме, или даже Бостоне, а здесь покупателей нет.
— Дом в прекрасном состоянии, мистер Уэйтли.
Тот ответил Николасу яростным взглядом.
— А вы спрашивали себя почему? Там никто не жил с тех пор, как помер Инкрис. Туда никто даже близко не подходил.
— Там все было крепко заперто, — в некотором замешательстве произнес Уолтерс, — так что почему бы дому не быть целехоньким? И вообще, три года — это недолгий срок. Эберат Уэйтли умер семь лет назад. А кто такой этот Инкрис?
— Инкрис Браун, так, говорят, его звали, — ответил Уэйтли. — Знать не знаю, кем — или чем — он был. — При этом он бросил на Николаса жесткий, вызывающий взгляд. — И откуда пришел, тоже не знаю. Он принадлежал Эберату.
«Как странно он выражается», — подумал Уолтерс.
— Просто однажды появился, и все тут. И остался. Ходил за Эбератом, как собака. А потом вдруг исчез. Говорили, что помер.
— Кто же его хоронил?
— А никто, — грубо отрезал Уэйтли.
Уолтерс с удивлением осознал, что Тобиас Уэйтли почему-то относится к нему пренебрежительно, словно Николас не знает чего-то такого, что знать просто обязан. Это было крайне неприятно, поскольку Уэйтли, этот деревенский болван с образованием не выше начальной школы, смотрел на Николаса с плохо скрываемым презрением, крайне раздражавшим молодого человека, — и это было отнюдь не традиционное презрение дремучего невежды к образованным людям, а нечто совсем иное. Уолтерс был и озадачен, и разгневан; впрочем, его гнев начал улетучиваться по мере того, как росло недоумение; а Уэйтли все говорил и говорил, наполняя свою речь загадочными намеками и время от времени чуть ли не с надеждой поглядывая на Уолтерса, словно пытался уловить в нем хоть какой-то признак понимания и тем самым разоблачить его как притворщика.
Уолтерс слушал его со все возрастающим интересом. Из слов Тобиаса становилось ясно, что Эберат Уэйтли, хотя и считался «образованным», был тем не менее изгоем среди всех остальных Уэйтли — как образованных, так и невежд. Что же касается Инкриса Брауна, то он считался темной и подозрительной личностью. Уэйтли описал его как тощего смуглокожего типа с черными глазами и костлявыми руками.
— …Никто не видел, чтобы он ел, и он никогда не приходил за едой после смерти Эберата, однако у нас вечно куры пропадали, а еще один раз свинья пропала и потом две коровы… И люди всякое про то болтали…
В конечном итоге все, что услышал Уолтерс об Инкрисе Брауне, можно было свести к следующему: его ненавидели, боялись и старательно избегали. Впрочем, он и сам редко показывался на людях; жители Данвича проявляли к Брауну нечто значительно большее, чем обычная неприязнь к чужаку, как это нередко случается в глухих деревнях. Да, но что именно скрывалось за осторожными, а иногда и прямыми взглядами, которые Тобиас бросал на своего собеседника? Какую реакцию он ожидал увидеть? После этой беседы у Уолтерса возникло странное ощущение, словно от него не просто ждут определенной реакции, но он, ни много ни мало, обязан поступить именно так, как от него ожидают.
Это ощущение не покидало Уолтерса на всем пути от Данвича и только усилилось к моменту, когда он остановил машину перед своим домом в лесу.
III
После легкого ужина Уолтерс вышел из дома в сгущающиеся сумерки, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Продавать дом через офис где-нибудь в Бостоне было бы глупо, поскольку Данвич находился слишком далеко и вряд ли мог заинтересовать потенциального покупателя с побережья; значит, дом следовало выставлять на продажу где-нибудь поблизости, например в Спрингфилде, хотя, возможно, его дурная репутация там уже известна и это отпугнет покупателей. Так, прикидывая возможные варианты, Уолтерс все больше приходил к убеждению, что с продажей дома ничего не выйдет; да теперь он и не был уверен в том, что хочет поскорее избавиться от дома, к которому начал испытывать какую-то странную тягу, граничащую с наваждением. Намеки Тобиаса Уэйтли и якобы небрежные замечания поверенного, мистера Бойла, все больше убеждали Николаса в том, что, прежде чем продавать дом, его надо хорошенько исследовать. Эта собственность принадлежит ему, и только ему, и нет никакой причины столь поспешно избавляться от нее, несмотря на подспудное желание как можно быстрее вернуться в Англию.
Пока он прогуливался вдоль дома, обдумывая сложившуюся ситуацию, сумерки сменились темнотой; среди верхушек деревьев и над крышей дома вспыхнули звезды — Арктур и Спика, на северо-востоке взошла Вега, а на западном горизонте, самыми последними из зимних созвездий, следуя за Тельцом и Орионом с его Псами, зажглись Капелла и Близнецы. Душистый ночной воздух наполнился ароматами леса и пряными запахами трав, к которым примешивался запах свежей воды, долетавший со стороны Мискатоника и журчащего невдалеке ручья; в лесах постепенно нарастал шум ночных голосов, которые среди холмов, окружавших Данвич, звучали гораздо глуше — крики и песни дневных птиц стихали, уступая место голосам ночных жителей.
Николас вслушивался в эти звуки, размышляя о том, как сильно отличаются друг от друга ночная пора в сельской местности Америки и Англии, где он вырос. Здесь, в центре Северного Массачусетса, не было слышно ни кукушек, ни соловьев, зато вовсю кричали козодои, кружась над землей и шумно аккомпанируя себе всплесками крыльев. Не было здесь недостатка и в голосах амфибий, которые доносились не только от реки, но и со всех окрестных прудов и болот; их дружный свистящий, завывающий хор свидетельствовал о самом разгаре сезона.
Но, вслушиваясь в ночные голоса, Николас начал различать звуки, издаваемые явно не птицами или амфибиями. Когда ненадолго притихли пронзительные крики козодоев, их сменили звуки иного рода — то ли вой, то ли плач свирели, — издаваемые, конечно, не жабами или лягушками. Николас остановился и стал слушать. И расслышал вопли — искаженные голоса людей, которые раздавались откуда-то издалека и словно с высоты. Наконец он пришел к выводу, что крики доносятся со стороны холмов, тем более что на вершине одного из них, расположенного за Данвичем, вспыхнул яркий огонь, словно там развели огромный костер. Интересно, что там происходит?
Но кроме этих до Уолтерса доносились и другие, совсем уже необычные звуки — голоса каких-то зверей, которые он не слышал ни разу в жизни, хотя бывал в зоопарках много раз и неплохо разбирался в звуках, издаваемых разными видами животных, привезенных в Англию со всех концов Британского Содружества. Однако эти голоса, звучавшие в ночной тиши, были ему совершенно незнакомы и наполняли тьму чем-то необъяснимо жутким. Они то поднимались до самого высокого крещендо, то затихали, смешиваясь со звуками ночного леса и болот, сливаясь в тревожащую гармонию с неумолчными призывами козодоев и лягушек.