Наброски для повести
Шрифт:
— Ожидает меня! — процедил он сквозь зубы, вскинув на меня удивленный взгляд. — На что я ей?
— Я слышал, что она очень заинтересована вами, а это, мне кажется, с своей стороны, должно интересовать и вас, — сказал я, начиная смущаться при мысли, что, быть может, сунулся к нему не вовремя.
Оказалось, что я угадал на этот раз верно, хотя действительность превзошла мои ожидания.
— Решительно не понимаю, почему это должно интересовать меня! — брезгливо передернув губами, вымолвил Смайс. — Мало ли кто может быть заинтересован мною! Но это еще не значит, чтобы
— Однако разве не вы сами уверяли меня, что мисс Эдит для вас — божество? — продолжал я, желая до конца выведать эту изумительную двойственность.
— Во сне разве? — подхватил он. — Наяву вы не могли слышать от меня ничего подобного. Как могу я признать божеством какой-то плохой снимок с героини плохого бульварного романа!
— Нет, не во сне, а именно наяву вы признавались мне, что целуете прах под ногами этой мисс и ступени здешнего подъезда.
Он побагровел и, отвернувшись в сторону, через плечо прошипел:
— Милейший Мак, я думал, у вас хватит настолько здравого смысла и деликатности, чтобы не смешивать меня с другими личностями, которые, вероятно, подыгрываются под меня, и, вместо того, чтобы вступать с ними в интимные беседы, вам следовало бы отвертываться от них… Только вульгарные субъекты и могут восхищаться такими энциклопедиями в юбках, — презрительно прибавил он, кивнув на мисс Эдит, входившую в эту минуту в гостиную.
Подумав немного, он еще добавил:
— Вы, дорогой Мак, должны бы знать, что для меня существует один женский идеал, олицетворенный в лице мисс Елизаветы Меггинс.
— А та как относится к вам? — решился спросить я.
— Как я — к вашей мисс Эдит: с полным равнодушием. Только и мечтает о негодяе Смисе, который позволяет себе временами подыгрываться под меня.
— Отчего бы вам не сказать ей, что вы и он — одно и то же лицо?
— Этого я не могу сделать. Да она и не поверит мне.
В следующий раз я опять встретил его, в начале осени, близ Уайтчепеля. Он был в новом шутовском костюме и выглядел крайне удрученным. Взяв его под руку, я спросил:
— Кто вы нынче?
— В данный момент — никто, — ответил он совершенно просто, по-человечески. — Полчаса спустя я был Смайсом, через полчаса буду Смисом, к чему, как видите, уже подготовился, а в промежутке чувствую себя чем-то безличным и блаженствую.
В дальнейшем разговоре он сообщил мне все стадии своего перехода от Смайса к Смису и обратно. Это было нечто кошмарное по своей необычайности. Всего лучше он себя чувствовал, когда бывал Смисом и шатался по трущобам. Я спросил его, не приходило ли ему когда-нибудь в голову совсем сбросить с себя Смайса и остаться только Смисом. Он ответил, что приходило и даже не раз, но выполнить операцию отделения от своего двойника ему никогда не удавалось, и он покорился своей горькой участи. Потом он начал философствовать на тему обшей двойственности природы и уверял, что, в сущности, все люди двойные, но обыкновенно с перевесом в них какой-нибудь одной стороны.
— Природа не любит однобокости, — продолжал он. — Я всю жизнь старался доразвиться до высшего существа, а природа в противовес одарила меня двойником самого низшего разбора. Думаю, что ни один человек не бывает одинарным или, так сказать, одноликим. Вглядитесь поглубже в самого идеального на вид по своей чистоте человека, и вы увидите в нем, хоть на дне его души, полную противоположность.
Пораженный его рассуждением, я шел рядом с ним
— Как всегда: вечно мотаюсь между двумя крайностями. Когда бываю Смайсом, с ума схожу по Лизе, которая тогда ненавидит меня; а будучи Смисом, боготворю мисс Эдит, которая содрогается при виде меня… Как, однако, странно, — перебил он сам себя: — только в этот промежуток между двумя состояниями я вполне ясно вижу в себе и Смайса и Смита и помню все до мельчайших подробностей об их противоположных чувствах, мыслях и поступках. Но как только вступаю в исполнение той или другой роли, одна из них кажется мне каким-то смутным сном, и лишь в те мгновения, когда вы мне напоминаете о ней, я сознаю, что это действительность… Да, моя проклятая двойственность, чересчур уж резко выраженная, приводит к самым запутанным осложнениям. По-видимому, я осужден выпить эту отравленную чашу до дна. Это нечто ужасное, и я думаю, что, в конце концов, окончательно сойду с ума, — с незамечаемого мною раньше в нем грустью закончил он.
Я с любопытством взглянул на него. Он шел, еле переставляя ногу за ногу, засунув руки в карманы и с неподдающимся описанию выражением на лице и в глазах. Это был не Смайс и не Смис, а какая-то изумительная смесь того и другого, хотя все-таки преобладал более Смис.
Мне вдруг стало так жутко, что я, взглянув на часы, сказал:
— Ого, как уже поздно! Ну, я должен пока проститься с вами, дорогой…
Я заколебался, не зная, каким именем назвать его. Но он выручил меня.
— Конечно, Смис! — задорно произнес он. — Не смею больше задерживать вас, мистер Мак-Шонесси. Будьте здоровы!
И, не подав мне руки, он повернулся ко мне спиной и более уверенною походкой повернул назад. Больше я не встречался с ним.
— И все это правда? — спросил Джефсон, когда Мак-Шонесси замолк, устремив задумчивый взгляд на шумевшую под нами реку.
— За исключением имен, все чистая истина, — ответил рассказчик. Мы оставили это на его совести.
Может быть, он и сочинил всю эту историю, а может быть, и нет: мало ли какие бывают чудеса в нашем загадочном мире.
X
Видя, что нам не решить вопроса о выборе героя для нашей повести, мы совершенно растерялись. Каждый из нас предлагал этого героя по своему личному вкусу, но встречал горячие возражения со стороны остальных, и дело не двигалось вперед ни на одну пядь. Вертелись на одном месте, как белка в колесе. Наконец Джефсону пришла блестящая мысль.
— Ничего у нас не выйдет, пока мы не будем знать, какого рода героев предпочитают женщины, — сказал он.
— А ведь это правда! — подхватил Мак-Шонесси. — Ведь мы намерены писать не для собственного удовольствия и не для одних мужчин. О вкусах мужчин мы более или менее верно можем судить по нашим собственным, а что касается женских вкусов, то нам нужно узнать, в какой профессии или в каком общественном положении женщины любят видеть героев повестей. Для этого я предлагаю сделать несколько запросов. Я напишу своей тетке, которая является представительницей дам зрелого возраста. Ты, — обратился он ко мне, — спросишь свою жену; она выскажет нам взгляд молодых дам на этот предмет. Браун пусть напишет своей сестре, чтобы она ознакомила нас с вкусом передовых молодых женщин, а Джефсон может позондировать мисс Медбери относительно идеала простых, но здравомыслящих женщин.