Наброски синим, зелёным и серым
Шрифт:
Граф Н. обожал свою жену и считал себя самым счастливым из всех мужей на свете. До того дня, когда жена овладела им, как своей неотъемлемой собственностью, он находился всецело под властью матери, и умри завтра его жена, он не будет знать, как распорядиться собой до тех пор, пока его старшая дочь и единственная еще незамужняя сестра, — обе взбалмошного характера и страшно себялюбивые, поэтому смертельно ненавидящие друг друга, — не порешат между собой, которой из них быть властительницей графа и его дома.
К счастью для графа, у его супруги хорошее здоровье и она еще долго будет направлять его наследственный выборный голос на путь общественного добра, своим ясным суждением руководить его политическими выступлениями и с благоразумной осторожностью и расчетливостью
— Лет двадцать тому назад в соседней деревне свирепствовала холера, — говорил врач. — Графиня лишь только узнала об этом, как тотчас же бросила лондонские удовольствия, которые были в самом разгаре, примчалась сюда и с изумительной энергией принялась помогать страждущим. Она не боится никакого труда, никакого дела и за все берется умелыми руками. Она сама переносила больных детей с места на место, просиживала целые ночи одна с умирающими в невозможно спертом и зловонном воздухе и при самой удручающей обстановке. И для всех она находила не только материальную помощь, но и мягкое слово утешения и ободрения. Шесть лет назад у нас была эпидемия оспы, и опять графиня повсюду поспевала с самой деятельной и самоотверженной помощью, причем не только не заразилась, но даже и не прихворнула. Вообще она до сих пор еще ни разу ничем не болела. Я уверен, что она будет выступать на борьбу со здешними эпидемиями еще долго после того, как мои кости истлеют в земле. Да, удивительная женщина. Жаль только, что чересчур властолюбива.
Доктор засмеялся, и в звуках его смеха мне почудился оттенок некоторого раздражения. Он сам был из тех, которые любят, чтобы их воля почиталась законом, поэтому ему не могла нравиться спокойная манера, с какою графиня гнула под свою волю все окружающее, не исключая и самого доктора с его наукой.
— А вы знаете историю свадьбы? — немного спустя спросил меня доктор.
— Какой свадьбы? — в свою очередь, спросил я. — Здешней графини?
— Да, пожалуй, эту свадьбу можно назвать именно свадьбой графини. Когда я попал сюда, все говорили только об этой свадьбе; но с тех пор утекло много воды и новые события отодвинули на задний план все старое. Теперь здесь стали уж забывать, что графиня Н. когда-то служила в кондитерской.
— Да не может быть! — воскликнул я, пораженный этим сообщением моего собеседника.
— А между тем, это — факт, — продолжал доктор. — Да и что тут удивительного? Мало ли даже прямых потомков Вильгельма Завоевателя томится за конторками и прилавками. Тридцать лет тому назад графиня Н. была просто-напросто девицею Мэри Сьювел, дочерью мелкого торговца в Таунтоне. При обычном составе семьи торговля в провинции, хотя и небольшая, может служить вполне достаточным источником дохода для прокормления такой семьи; но отец нынешней графини имел пятнадцать человек детей — семь сыновей и восемь дочерей, — так что едва мог, как говорится, сводить концы с концами. Лишь только Мэри, которая была младшей из дочерей, окончила ученье в каком-то начальном учебном заведении, ей пришлось самой заботиться о себе. Испытав себя в нескольких видах трудовой деятельности, она, наконец, устроилась у своего двоюродного брата, имевшего кондитерскую на Оксфорд-стрит. Должно быть, она была очень хороша в молодости, судя по тому, что и теперь еще считается красивой. А представьте себе ее тогда, когда ее атласная белая кожа была еще свежей и гладкой, кругленькие щечки с ямочками покрывались нежным румянцем, а глаза сияли как звездочки. Разве не прелесть, а?
Доктор сложил пальцы, изобразил воздушный поцелуй, направив его в пространство, и продолжал:
— В то время дамы имели обыкновение, в сопровождении кавалеров, заходить в известные часы в кондитерские, чтобы полакомиться за счет своих провожатых пирожным и выпить стаканчик шерри. Представляю себе, как Мэри, в простом, но красиво сидевшем на ней платье с короткими рукавами, позволявшими любоваться ее круглыми ручками, с милою улыбкою на своем прекрасном и скромном лице порхала между мраморными столиками, исполняя требования нарядных дам и их кавалеров.
Здесь-то впервые и увидел ее граф Н., впрочем, тогда еще просто сын графа, только что вырвавшийся из Оксфорда в лондонский круговорот светской жизни. Он провожал нескольких из своих ближайших родственниц к фотографу, а оттуда — в кондитерскую, расположенную как раз напротив мастерской фотографа, у которого они снялись. Чувствовала ли Мэри Сьювел в лице молодого, робкого и застенчивого аристократа свою судьбу?
Воспользовавшись передышкой доктора, я заметил:
— Хвалю графа за то, что он сумел так удачно выбрать себе жену.
— Ну, едва ли он сам повинен в этом! — воскликнул со смехом рассказчик, закуривая сигару. — Если желаете, я расскажу вам всю эту историю, как сам слышал ее от других, хорошо осведомленных лиц.
— Пожалуйста, милейший доктор! Это интересно, — попросил я.
И мой собеседник, усевшись попокойнее в кресле, начал:
— Молодой лорд, очевидно, сразу подпал под чары прелестной девушки, потому что чуть не ночевал в кондитерской. Он там завтракал, обедал, ужинал и пил чай, не говоря уж о том, какое неимоверное количество пирожного и бутылок шерри уничтожал. Удивляюсь, как только выдерживал его желудок… Впрочем, молодость и душевная приподнятость чего не перенесут… Вероятно, из опасения, как бы его робкое ухаживание за очаровательной прислужницей кондитерской не дошло до ушей его родни, молодой лорд выдавал себя за мистера Джона Робинзона, сына колониального торговца… Едва ли у него при установлении этого инкогнито было дурное намерение, — ведь он никогда не был порочным. Мэри тоже была не из испорченных девушек и не обижалась на ухаживания человека, представлявшегося немногим выше ее по положению. Разумеется, с обеих сторон имелась в виду лишь самая чистая цель — брак, а не что-либо иное, позорное для молодой девушки. Настоящее имя и звание своего обожателя Мэри узнала только в тяжелом для нее объяснении с его матерью, нарочно для того приехавшей в кондитерскую.
«Я этого не знала, миледи, клянусь Богом, не знала и не подозревала!» — говорила молодая девушка, стоя у окна в гостиной своего хозяина, куда она была вызвана для объяснений с важной посетительницей.
«Может быть, — холодно произнесла графиня H. — A если бы вы знали или догадывались, что тогда сделали бы?»
«Не знаю, миледи, — прямодушно ответила девушка. — Знаю только то, что тот, кто оказался вашим сыном, честно сватался ко мне и…»
«Не будем входить в эти подробности, — так же сухо прервала графиня. — Я здесь не для того, чтобы защищать его, и не говорю, что он поступил хорошо. Мне нужно знать только одно: сколько вы желаете получить за понесенное разочарование?»
Старая графиня всегда гордилась своей прямотой и практичностью. Она потребовала перо и чернил и, когда то и другое было принесено, достала из ридикюля чековую книжку и приготовилась начертить в ней сумму, какую назначит обманутая в своих лучших чувствах девушка.
Мне думается, что одним видом своей чековой книжки графиня сделала большой промах. Девушка имела достаточно ума, чтобы понять пропасть, отделяющую лорда от дочери простого торговца, и будь графиня немного потактичнее, дело скорее сложилось бы в ее пользу. Но она мерила весь мир одной меркой — деньгами, забывая о большой разнице в характерах людей, и это оказалось крупной ошибкой с ее стороны. Мэри родилась в западноанглийской полосе, выдвинувшей во времена Дрейка и Фробишера не один десяток твердых духом людей, мужественно защищавших свое побережье, поэтому манипуляции графини с чековой книжкой разожгли в ней буйную кровь предков. За минуту перед тем трепетавшая от смущения и стыда девушка сразу взяла себя в руки, подтянулась и твердым голосом произнесла: