Наброски углем
Шрифт:
Репиха посмотрела на ксендза своим черными глазами, поклонилась ему в ноги и тихо вышла, не проронив ни слова.
Всю дорогу ей казалось, будто что-то сжимает ей горло и душит ее. Ей хотелось плакать, но она не могла.
Глава VII
Имогена
Под вечер, часов около пяти, на главной улице между избами мелькали голубой зонтик, желтая соломенная шляпа с голубыми лентами и палевое платье с голубой отделкой. Это прогуливалась после обеда панна Ядвига в сопровождении своего кузена Виктора.
Панна была удивительно хороша собой. Волосы у нее были черные, глаза голубые, а цвет лица необыкновенной белизны. Одевалась она очень тщательно, и платья ее всегда были так изящны и свежи, что, казалось, от них исходило сияние, и это придавало ей еще больше прелести. Ее стройный, девственный стан как бы парил в воздухе. В одной руке она держала зонтик, а другой придерживала платье, из-под которого виднелся краешек гофрированной белой юбки и прелестные маленькие ножки, обутые в венгерские башмачки.
Шедший с ней рядом кузен Виктор с чуть пробивающимся пушком вместо бороды и копной кудрявых русых волос был тоже красив, как картинка.
От них обоих веяло здоровьем, юностью, весельем и счастьем. И на обоих лежал отпечаток той высшей, праздничной жизни, жизни крылатых взлетов, которые уносят не только к внешним благам мира сего, но и в мир мысли, высоких стремлений и высоких идей, а порой и в лучезарные края золотых мечтаний.
Среди этих изб, деревенских ребятишек и мужиков, во всем этом убогом окружении, оба они казались существами, слетевшими с другой планеты. Приятно было сознавать, что между этой изящной, развитой и поэтической парой и прозаической, серой действительностью полузвериного деревенского быта не существует никакой связи - по крайней мере связи духовной.
Они шли рядом, беседуя о поэзии и литературе, как и подобает светскому молодому человеку и светской барышне. Встречавшиеся им люди в холщовой одежде, все эти мужики и бабы, наверное бы не поняли, о чем и даже на каком языке они говорят. Не правда ли, как это приятно сознавать, господа?
В беседе этой блестящей пары не было ни одного слова, которое не повторялось бы уже сотни раз. Они перепархивали с книги на книгу, как мотыльки с цветка на цветок. Но такая беседа не кажется пустой и пошлой, когда она ведется влюбленными и служит основой, по которой любимое существо ткет золотые цветы своих чувств, лишь изредка раскрывая свой внутренний мир, подобно тому как белая роза, распускаясь, раскрывает пламенеющие лепестки, скрытые внутри. К тому же такая беседа, как птица, парит в небесах, витает в духовном мире и устремляется ввысь, как растение, вьющееся по тычине.
Где-то в корчме напивались мужики и в грубых выражениях говорили о грубых предметах, а эта пара словно плыла в иные края на корабле, у которого, как в романсе Гуно:
Руль златой и прекрасный,
А шатер весь атласный
И жемчуга на весле.
Нужно еще прибавить, что панна Ядвига кружила голову кузену только для практики, а в таких случаях чаще всего говорят о поэзии.
– Читали вы последнюю книгу Ель-ского*?
– спросил молодой человек.
______________
* Речь идет о книге известного польского поэта Адама Асныка (1838-1897), который часто подписывал свои произведения "Ел...й",
– Знаете, Виктор, - отвечала панна Ядвига, - я обожаю Ель-ского. Когда я его читаю, мне кажется, будто я слышу какую-то музыку, и помимо воли мне всегда вспоминается стихотворение Уейского*:
______________
* Уейский Корнелий (1823-1897) - польский поэт.
Лежу на облаках,
Растаяв в тишине,
И слезы на глазах.
И сладко грезить мне.
Морская гладь вокруг...
Во сне ли, наяву.
Сомкнув ладони рук,
Лечу... плыву...
– Ах, - внезапно воскликнула она, - если бы я с ним познакомилась, то, наверно, влюбилась бы в него! Мы, без сомнения, поняли бы друг друга.
– К счастью, он женат, - сухо ответил пан Виктор.
Панна Ядвига склонила головку, сложила ротик в улыбку, отчего на щечках у нее показались ямочки, и, искоса взглянув на него, спросила:
– Почему вы говорите; "к счастью"?
– Я говорю о тех, для кого жизнь потеряла бы тогда всю прелесть, произнес молодой человек с самым трагическим видом.
– Вы мне слишком много приписываете...
Но пан Виктор уже перешел к лирике.
– Вы ангел...
– Ну... хорошо... Поговорим, однако, о чем-нибудь другом. Так вы не любите Ель-ского?
– Минуту тому назад я возненавидел его.
– Ах, как вы капризны! Вы заслуживаете, чтоб вас побили. Перестаньте дуться и назовите своего любимого поэта.
– Совинский...* - мрачно пробормотал Виктор.
______________
* Совинский Леонард (1831-1887) - польский поэт.
– А я попросту его боюсь. Ирония, кровь, пожары... дикие вспышки, бр-р!
– Такие вещи меня ничуть не пугают.
Сказав это, он посмотрел так грозно, что собака, выбежавшая из какой-то избы, поджала хвост и в ужасе попятилась назад.
Незаметно подошли они к дому, в окне которого мелькнули козлиная бородка, вздернутый нос и ярко-зеленый галстук, затем остановились перед хорошеньким домиком, увитым диким виноградом, с окнами, выходящими на пруд.
– Смотрите, какой хорошенький домик! Это единственное поэтическое место во всей Бараньей Голове.
– Что это за дом?
– Раньше тут был приют. Здесь учились читать крестьянские дети, когда их родители работали в поле. Папа специально для этого велел выстроить этот дом.
– А теперь что в нем?
– А теперь в нем стоят бочки с водкой. Понимаете, времена изменились. Теперь мы с нашими крестьянами только соседи. Мы стараемся ничего общего с ними не иметь.
– Гм!
– буркнул пан Виктор.
– Но, однако...
Но он не договорил, остановившись перед большой лужей, в которой лежало несколько свиней, "справедливо названных так за свою неопрятность". Обходя ее, они очутились возле избы Репы.
У ворот на пне сидела жена Репы, подперев голову руками. Ее бледное лицо, казалось, окаменело от горя, веки покраснели, а потускневшие глаза тупо уставились куда-то вдаль.