Начало пути
Шрифт:
— Ты прав, Умтар, — кивнул Каталам. — Командуй десятком. Отправляемся спешно!
Задерживаться действительно никто не хотел. А потому после команды «по коням!», даже мой возница Вилибальд заторопился. Взмахнул вожжами — и колёса кареты застучали по камням. Обоз быстро двигался, спеша покинуть опасное место.
Но примерно через пару часов, нам всё же пришлось остановиться. Хоть нас никто не преследовал, остановились мы не по этой причине.
Слева от тракта чернело пепелище. Хоть кое-где пробивалась молодая травка, она не могла полностью скрыть остатки выгоревших деревянных построек. Большой дом, — судя по всему, двухэтажный — чернел обгоревшими обломками. Фундамент стоял крепко, но от самого первого бревна до наполовину обрушившейся каменной трубы, всё сгорело. Даже пустой дверной проём чернел давно затухшими
Мы спешились и молча смотрели на пепелище. Хоть я не разбирался в пожарах, сделал верный вывод о времени его происхождения. А Каталам подтвердил мои предположения.
— Сожгли зимой, — уверенно заявил он. — Здесь раньше отстроили постоялый двор, где путники могли передохнуть. Две зимы назад он был ещё целёхонек.
— Кто посмел сжечь имущество, принадлежащее короне, прямо у тракта? — прошептал Умтар. — А где люди? Тут всегда было многолюдно… А где стража, что должна следить за соблюдением порядка? До пограничного форта рукой подать. Кто-то же должен следить за этим местом…
Я обернулся. Хоть нас никто не преследовал, у меня возникли предположения, кто мог сжечь постоялый двор. Те, кто мог не испугаться ожидаемого возмездия. Те, кто мог позволить себе нападать на кого-либо прямо у королевского тракта. Те, у кого много бойцов под ружьём.
— Нам лучше не задерживаться, — сказал я. — Сожгли дом давно, и нет смысла искать выживших. Надо двигаться.
— Да, — согласился сотник — Давайте поднажмём. Если будем идти всю ночь, к рассвету прибудем к пограничному форту. Там и отдохнём, если триединый Бог будет милостив… Иберик, возьми Бенала и на пару лиг вперёд выдвигайтесь. Если хоть что — сразу обратно. Что бы вы не заметили — не выясняйте.
— Хорошо, отец. Выполню.
Мы двигались всю ночь без остановок. На меня навалилась неожиданная слабость, а потому я впервые смог заснуть в трясущейся карете. Хоть на узкой скамеечке невозможно было расположиться с комфортом, я попытался. Закутался в плащ, подложил под голову небольшую подушку, прислонился к стенке и поджал под себя ноги. Было не особо удобно, но всё же я уснул. А разбудил меня знакомый голос, в очередной раз упоминавшийся милосердного Фласэза. Карета замерла. Вокруг всё затихло. Не слышен был даже строгий голос сотника.
Я продрал глаза, потёр затёкшее плечо и кряхтя выбрался на каменную дорогу.
— Ну что там опять ваш Фласэз учудил? — спросонья пробормотал я.
В сей предрассветный час взгляд чётко выхватил растерянные лица молодых солдат. Все, кого я заметил, сидели на лошадях и молча смотрели перед собой. А Каталам опять чертил знаки в воздухе, про себя взывая к божеству.
Я поёжился от утреннего холода, увидел, куда смотрят солдаты, и поёжился вторично. На этот раз от ужасной картины перед глазами. Слева от тракта я увидел очередные сгоревшие обломки. Частокол, выставленный по периметру в виде шестиконечной звезды, был аккуратно повален и направлен острыми концами наружу. Лишь одно бревно осталось нетронутым. То, которое являлось пиком на луче звезды. Оно торчало перед самой дорогой, словно единственный зуб, переживший поход к стоматологу. Остовы сгоревших помещений как две капли воды были похожи на те, что мы видели ранее. Те же деревянные дома, выгоревшие полностью. В сумраке раннего утра я бегал взглядом по очередному пепелищу и не мог понять, зачем кому-то было сжигать ещё один постоялый двор в полудне пути от первого. Но затем я увидел на противоположной стороне дороги нетронутую караульную будку, самый настоящий деревянный шлагбаум, направленный вверх, как колодезный журавль, и обглоданное человеческое тело, болтавшееся на этом «журавле». На склонившейся к груди обезображенной голове восседала крупная птица и долбила клювом по черепу, старательно выедая остатки.
Я скривился от отвращения.
— Что это, Каталам? — спросил я. — Тот самый пограничный форт?
— Да, это он, — прошептал он. — Тот самый пограничный форт, где в начале зимы должен был стать новый гарнизон…
— И никто не знал об этом? Ну, в смысле, о том, что здесь произошло.
— Вот сейчас я и узнал, — Каталам вышел из шокового состояние быстрее всех и вонзил в бока лошади шпоры.
Мы последовали за ним и остановились в нескольких шагах от шлагбаума.
— Прогоните птицу и снимите его, — скомандовал сотник, указав на тело. —
Он спрыгнул с лошади и сделал приглашающий жест. Пока остальные солдаты снимали бедолагу, мы с сотником отошли в сторону. Прямо к единственному устоявшему бревну. Каталам тяжело вздохнул, облокотился на бревно и кивнул мне.
— Смотри, аниран. Видишь знак?
На уровне глаз чернела самая настоящая виселица. Судя по всему, по дереву работали раскалённым кинжалом, а потому выглядело всё довольно-таки разборчиво. Но кроме виселицы не менее разборчиво выглядела фигура с намёком на человеческую. Палка, палка, огуречик, как говорится. И голова этой фигуры безжизненно склонилась на бок.
Я нахмурился, вспомнив висевшее на «журавле» тело: кто-то неизвестный доходчиво объяснял любому неосторожному путнику, что здесь был именно он.
— Это знак? — я посмотрел на Каталама. — Что он означает? Кто-то метит территорию?
— Эсты.
— Кто???
— Это те, кого мы повстречали, — вздохнул сотник. — Наконец-то я понял, кто они… «Эсты» пришли из Валензона, аниран. Добрая половина населения покинула город, когда несколько зим назад начался кровавый кошмар. И чтобы выжить, в пути им пришлось убивать. Убивать друг друга. Кто-то прижился в деревнях, кто-то подался в города, кто-то навсегда затерялся в лесах. Но большая часть беженцев пала от рук себе подобных, когда начался голод… Да, аниран, они ели друг друга… Заботу о небольшой общине выживших взял на себя второй по старшинству духовный пастырь церкви, эстарх Валензона — святой отец Элиан. Он смог покинуть город, когда кровь на улицах лилась рекой, и выбрался за территорию крепостных стен. Долго скитался, собирая вокруг себя павших духом, растерянных, разочаровавшихся и озлобленных. Они возвели лагерь где-то в лесной чаще, распахали земли, и в течение нескольких зим были рады всем, кто просто проходил мимо. Окружали заботой, поддерживали и не давали пасть духом. Их община росла. Уверившись в своей исключительности, эстарх Элиан возомнил себя новым мессией, пророком. Он был весьма красноречив, а потому легко разжигал пламя в душах паствы. А когда его паства разрослась и окрепла, всех до последнего он повёл в столицу. Повёл в Обертон. Повёл с единственной целью — заставить короля признать его божественную сущность. Заставить объявить себя «вторым при спасителе» — эстархом при милихе, когда тот придёт. Объявить тем, кто поможет анирану исцелить мир.
— И что же с ним стало?
— Ничего хорошего с ними не стало. Со всеми ими… Королю доложили о походе, доложили о требованиях эстарха. Но король отнёсся к этому равнодушно. А вот глава церкви — первосвященник Обертона святой отец Эоанит был крайне недоволен. Эстарха объявили лже-мессией задолго до того, как он привёл к стенам столицы почти четыре тысячи паломников. По дороге многие примыкали к ним — такова была сила речей отца Элиана. И когда безумная толпа действительно подошла к стенам, вместо благословения и признания на неё обрушился град стрел, камней и огня. От рассвета до заката шла резня. Всё затихло лишь к утру, когда раненные и выжившие узрели то, что осталось от их лживого пророка… Его вздёрнули. Повесили на крюке прямо над восточными вратами столицы. Избитого и окровавленного, но живого и не сломленного. И единственное слово, которое он успел прокричать прежде, чем отправился на встречу с Фласэзом: «Месть!». С тех пор последователи придуманного им мессианства, те, кто смог пережить резню и поведать историю другим, всем сердцем ненавидят короля и ту власть, которую он собой олицетворяет. Где бы они не встречали штандарты короля, они в ярости сжигают их. Режут тех, кто эти штандарты несёт. И вешают тех, кто представляет эту власть. Вешают, как когда-то повесили их пророка.
Я нахмурился:
— И ты это знаешь… откуда?
— Я был там, аниран, — с горечью в голосе произнёс Каталам. — Я был у стен Обертона, когда королевская гвардия и храмовники рубили этих бедолаг. Тогда тысячи утонули в крови с именем лже-пророка на устах. Я был одним из тех, кто их топил… А этот знак… Этот знак последователи эстарха Элиана оставляют для того, чтобы каждый верный клятве солдат знал — защищая интересы короны, он умрёт.
— Так это были те молчуны? — я кивнул в сторону дороги. — Эти «эсты» которые.