Начало России
Шрифт:
Теперь папская курия и отирающиеся при ней ростовщики поставили подобную практику на широкую ногу. Покаяние отходило на второй план, и стало подразумеваться, что папа вправе отпустить любой грех, но для этого надо заплатить. Чтобы не было разнотолков, сколько и за что платить, при папе Иоанне XXII была разработана «Такса апостольской канцелярии». Ее пункты весьма красноречиво свидетельствуют, что творилось у католиков. Допустим: «священник, лишивший девственности девушку, уплачивает 2 ливра 8 су». Плотский грех «с монахинями, племянницами или крестными дочерьми» стоил гораздо дороже, 67 ливров 12 су. «Противоестественное распутство» для священнослужителей обходилось еще дороже, 219 ливров 15 су. Если монахиня многократно грешила, но претендовала на
Если родственники слишком круто разбирались между собой, на это тоже существовали твердые расценки. «За нанесенные жене увечья муж вносит в канцелярию 3 ливра 4 су. Если муж убил жену, он уплачивает 17 ливров 15 су. Если убийство совершено с целью вступить в брак вторично – 32 ливра 9 су». «За убийство брата, сестры, отца или матери – 17 ливров 4 су». В общем, побольше, чем за растление девственниц, но подешевле, чем за крестных дочерей или за педерастию. Исключение делалось для духовных лиц. Отпущение за убийство священника стоило почти столько же, сколько для развратниц-аббатисс, 131 ливр 14 су. Не каждому по карману. Зато грабеж, кража, поджог отпускались считай что по дешевке, 15 ливров 4 су. Расписали скрупулезно, с точностью до копеечек. Чтобы и папе на прожиток хватило, и его чиновникам, и продавцам индульгенций перепали комиссионные.
Новшества Иоанна XXII имели далеко идущие последствия. Возможность за денежки считать себя праведником понравилась даже в тех странах, где косо смотрели на «французского» папу. Индульгенции пошли нарасхват. Ну а для церкви напрашивался логический вывод: чем больше будут грешить, тем выгоднее. На безобразия привыкали смотреть сквозь пальцы. Однако были и верующие люди, которые возмущались поощрением грехов. Все это вызывало разброд в умах, появились ереси. Кто-то видел, что в церкви творится неладное, пытался переосмысливать религиозные вопросы по-своему. А тайные сектанты подсказывали, как их переосмыслить.
В Англии о проблемах веры принялся толковать философ и теолог из Оксфордского университета Джон Уиклиф.
Доказывал, что власть папы вовсе не от Бога, да и вообще, церковная иерархия не нужна. Заодно с индульгенциями отрицал паломничества, безбрачие священнослужителей – пускай лучше женятся, чем заглядываются на крестных дочерей, племянниц или мальчиков. А божественные поучения люди должны воспринимать прямо из Священного Писания. Чтобы оно было доступно не только священнослужителям, знающим латынь, Уиклиф взялся переводить Библию на английский язык. В Германии и Польше возникла другая ересь. Сектанты переняли «тайную мудрость» у каббалистов, отвергали таинства, священников, иконы. На Руси эту ересь назвали стригольниками – ее приверженцы по-иудейски совершали обрезание, «стригли» себе крайнюю плоть [95].
Но всю европейскую жизнь, и церковную, и светскую, грозно перетряхнула эпидемия «черной смерти». Исследователи называют разное количество погибших – 25 млн., 40 млн., 60 млн. В любом случае, очень много. Вымирали города, деревни. Ужас вызывал массовые истерии. Где-то люди упивались и предавались общему разврату, старались напоследок натешиться. В других местах появлялись проповедники, предрекая общую смерть, звали каяться. Процессии флагеллянтов бичевали сами себя, превращая спины в кровавые ошметки. По разным городам громили еврейские кварталы, прошел слух, что поветрие вызвали иудеи, хотевшие уничтожить христианский род.
Чума исчезла, страшно проредив население – и как бы разделила две эпохи. До «черной смерти» и после нее. До нее осталось то, что ученые назовут Средневековьем, а после началась «эпоха Возрождения». Тон задали итальянцы. Уцелевшие не верили своему счастью. В сознании укоренялось, что если уж выжили, надо сполна насладиться жизнью, взять от нее все мыслимые и немыслимые удовольствия. Общие настроения
Немало князей, купцов, банкиров одним махом умножили богатства – получили наследства перемерших родственников. Раньше деньги копили за семью замками, тряслись над ними. Теперь это казалось глупым. Покойники-то копили, и что толку? Богачи спешили воспользоваться своими состояниями, начали возводить дворцы, устраивать балы, маскарады. Для пущего украшения жизни привлекали художников, скульпторов, поэтов, хорошо платили. Заказчики определяли и сюжеты. Мадонн и святых стали писать со знаменитых куртизанок, по возможности выставлять обнаженное тело, множились композиции «кающихся магдалин», полуголых мучениц и мучеников. Но христианская тематика все же не позволяла показывать все что хочется, и на выручку пришло язычество. Иконы во дворцах вытеснялись картинами, статуями аполлонов, венер, нимф [51].
Ну а термин «эпоха Возрождения» пустили в ход подхалимы. В Средние века часто говорили об упадке по сравнению с Древним Римом. Сейчас подразумевалось, что его величие возрождается. Итальянских князьков их приближенные сравнивали с цезарями и августами. Хотя на самом-то деле возрождались только худшие черты Римской империи: разврат, цинизм, бездуховность. От «возрождения» не осталась в стороне и церковь. Опять же, чума поспособствовала. Опустели кафедры священников, кардиналов, епископов, аббатов. Эти должности были весьма доходными, их правдами и неправдами старалась заполучить знать. Католическая церковь и прежде имела очень заметный уклон в «мирскую» жизнь, а теперь ее густо разбавили светские люди, не имеющие понятия о церковных службах, но не желающие отставать от «мирских» вельмож. Епископы заводили целые гаремы наложниц, монастыри содержали кабаки и прочие увеселительные заведения. Петрарка писал: «Достаточно увидеть Рим, чтобы потерять веру».
Стиралась грань между знатными дамами и проститутками. Пресытившись обычным распутством, тянулись к извращениям. Связи с лицами своего пола стали обыденным явлением. Королеве Жанне Неапольской муж мешал развлекаться так, как ей хочется, и прелестная женщина приказала задушить супруга между двумя матрасами. А миланский герцог Джан Галеацци Висконти тешился охотами. Выбирал в тюрьме мужчин или женщин, выпускал нагишом на улицы и гнался на коне с собаками, пуская стрелы. Если «добыча» оставалась жива, герцог «жарил» ее, бросая в большую печь [12].
Англии и Франции «возрождение» пока не коснулось. Чума так жестоко потрепала их, что прервала Столетнюю войну. Стороны заключили перемирие. Но англичане вошли во вкус сражаться на чужой территории, привозить богатые трофеи. Закопав на лондонском кладбище 50 тыс. трупов и обнаружив, что эпидемия прекратилась, они стали подкатываться к Эдуарду III – надо бы еще повоевать, рано кончили. Король и сам приходил к аналогичному мнению. В 1355 г. снова высадил армию на материке.
А французский властитель Иоанн Добрый и сам любил подраться. Современники отмечали, что он «бился как герой и как грубая скотина». К тому же, «медленно соображал и был слишком упрям». Никаких выводов из прошлых поражений он не сделал. Под Пуатье повторилось та же история, что и под Креси. Французские рыцари беспорядочно кидались в атаку, английские лучники их расстреливали. Иоанн с сыном Филиппом попали в плен. К ним отнеслись с величайшим почетом, поселили в роскошных аппартаментах, разрешили вызвать из Парижа всю прислугу, включая шутов. Катились непрерывные праздники, англичане весело отмечали победы, прогуливали награбленное, Иоанна непременно приглашали, и англичанки наперебой старались утешить его.